Добрались мы туда с рассветом – обычно на этот путь у меня уходило вдвое меньше времени. Как добрались – убейте, не помню. Туман, который стоял у меня перед глазами, вряд ли только выплыл из низин, и не знаю, кто из нас с Тальви кого сейчас подпирал. Измученные, отупевшие, с ног до головы в грязи, мы рухнули на твердую землю сразу же, как ступили на нее, забыв обо всем, друг о друге – тоже.
И тут меня замутило, причем еще хуже, чем вечером. Я несколько мгновений хватала ртом воздух, пытаясь утихомирить взбунтовавшийся желудок, который подступал к горлу, но безуспешно. Я откатилась в сторону, где между песчаных холмиков торчали кусты брусники, и меня вырвало. Вывернуло наизнанку. От этого стало не намного лучше, так как опустевший желудок мгновенно сжался, как ссохшийся лоскут кожи, и рот заполнила неимоверная горечь. В десяти шагах отсюда бил родник, но пройти эти десять шагов я не могла. Я их проползла.
Вода была с сильным торфяным привкусом, но мне было все равно – это была чистая, холодная вода, и ладно. Я долго пила, а потом вымыла лицо. Повернулась и улеглась навзничь – на мху, среди пучков травы, жухлой и блеклой даже летом, и сухого вереска, под жалобного вида березой – единственным деревом на всем острове – и сырым, бессолнечным небом.
И постепенно, от холодной ли воды, оттого ли, что хотя бы на время можно было не терзаться необходимостью беспрерывно двигаться, из-за того, что снова стало светло, в голове у меня тоже начало понемногу проясняться.
Я вспомнила недомогания, упорно терзавшие меня в последние недели – меня, знать не знавшую ни о каких болезнях, вспомнила свои странные поступки, противоречившие как логике, так и моим обычным привычкам, сопоставила кое-какие сроки – и на меня напал дикий, отчаянный хохот, с которым я не могла, да и не хотела справиться.
Тальви, доселе лежавший неподвижно, приподнялся на локте и посмотрел на меня. По его грязному лицу было видно: он решил, будто я не выдержала испытаний и помешалась умом. От этого смех разобрал меня еще пуще.
– Ты был прав… – еле отдышавшись, проговорила я, – и добился своего… тебе нужен был ребенок… наследник изгнанников с чудесными свойствами… Так ты его получишь… если я доживу до того времени, чтоб его родить!
И вновь, повалившись на спину, я смеялась, смеялась неостановимо, до колик, до боли в груди.
Тальви смотрел на меня с ужасом.
Поскольку светало теперь поздно, присоединиться к паломникам мне удалось незаметно и без особого труда. Паломников было достаточно много. Если бы их было мало, это бы весьма осложнило мою жизнь, в которой сложностей и без того хватало. Но сейчас, как всегда во время смут, люди бросились за заступничеством к Господу и святым Его, спеша поклониться гробницам праведников и с молитвою оставить там свечу.
У ворот аббатства я заметила солдат – по случаю осени под кирасами на них были подбитые ватой куртки, а шлемы они и вовсе сняли, оставшись в суконных подшлемниках с завязочками под подбородком, сильно напоминавших бабьи чепцы. Я насторожилась, но сонные ребята даже не посмотрели на серую толпу, смирно дожидавшуюся, пока откроются ворота аббатства. Собственно, вряд ли стоило ожидать, что именно здесь меня будут выглядывать. Конечно, меня ищут. Но в первую очередь ищут высокого светловолосого мужчину, хромающего на левую ногу, которого сопровождает женщина в мужской одежде и при шпаге. Одинокую деревенскую бабу, в шерстяном платке, посконине и овчинной безрукавке до колен, каких в любой толпе двенадцать на дюжину, не ищет никто. И уж конечно, ни этого мужчину, ни эту женщину не ищут здесь, в родовых владениях Сверре Дагнальда. Такой наглости даже от нас с Тальви не ожидают.
На самом деле это была не наглость, а единственная возможность выжить. Поначалу я хотела сделать то, что и предполагала, – пробраться к Эннету, а оттуда – на Юг. Но не тут-то было. Тальви почти не способен был передвигаться, хорошо хоть рана, вопреки моим опасениям, не загноилась. Но жар у него был, и слабость, и скорость, как у улитки. И первые недели приходилось оставлять его в лесу и шарить по деревням в поисках пропитания. Мне вновь пришлось опуститься до пошлейшего воровства, как в детстве, когда я еще не была Золотой Головой, мастерицей интриги, которой подобает играть только на высокие ставки. Сейчас я уже ею не была, но ставка – выше, чем когда-либо. Это весной я могла гордо поплевывать на все с высоты эшафота и опасаться лишь, что мой переход в мир иной несколько затянется. Теперь я хотела жить. Что же до перехода в мир иной… но об этом – после.
К сожалению, в нашу смерть в Катрейских болотах никто не поверил.
Шныряя по деревням, я слышала, как пристава выкликают описания наших личностей. Из чего с прискорбием явствовало, что кто-то из людей Тальви попал в плен и рассказал о наших намерениях уйти через Катрею и скрыться на Юге. Не знаю, кто это мог быть. Ренхид? А может, и нет. В моем описании приметы личности почти не были упомянуты. Зато не позабыта ни шляпа с загнутыми полями, нечувствительно сгинувшая той ночью, ни «кольцо с большим красным камнем». Я еще подумала – зачем людей в искушение вводить, небось подумают, что рубин или альмандин. Если эта неточность не была преднамерена. Как говорят в Свантере – на людскую честность никогда нельзя полагаться, зато верней людской корысти ничего нет.
Но шутки шутками, а дело было плохо. Гораздо хуже, чем я могла себе представить. Как не могла я представить ни разу за всю мою беззаконную жизнь – что буду скрываться от травли беременной и выхаживая раненого. А травля не прекращалась. Бывший Нантгалимский Бык, ныне Эрдский Единорог, намерен был сесть крепко. В Эрденоне беспрерывно заседал трибунал под водительством генерального судьи Виллибальда Вирс – Вердера. Мне удалось поймать слухи о судьбе иных заговорщиков. Самитша сгоряча повесили сразу, без суда, и ему, надо полагать, повезло, чего не могу сказать о Кренге. Полковника присудили к смерти, но приговор пока не был приведен в исполнение, поскольку новоявленный герцог никак не мог выбрать между четвертованием и колесованием, либо ради отпрыска столь древнего рода (хотя и младшей линии) вновь ввести в обиход отмененную в прошлом столетии квалифицированную казнь. Фрауэнбрейс бежал в центральные области, но был схвачен и заточен в Тримейне, правда, не в Свинцовой башне, а замке Святого Гавриила. Сейчас Вирс-Вердер торговался с имперскими властями об его выдаче.
Тем временем Дагнальд наводил порядок. Как он его наводил, позвольте мне умолчать. Но я понимала – если я попадусь к нему в руки, милой патриархальной казнью в кинкарском духе мне не отделаться. В конце концов, мой род еще древнее, чем род Кренге… А об отсрочке казни, полагающейся по закону беременной женщине, можно ради такого случае и позабыть. Однако, разумеется, Дагнальду нужна была не я. Ему нужен был Тальви, и Бык разыскивал его со свирепостью, достойной его прозвища, и упорством, сравнимым с рвением Святых Трибуналов прошлого.
Так что все мои трепыхания оказались попусту. Были перекрыты все выходы к портам – а не в лодке же переплывать море об это время года! – и на Юг. Получалось, что зимовать придется в Эрде. А чтоб
