выход. И на вопрос: «С чем связан этот визит?» – ответил:
– В деле не присутствует информация о том, не говорила ли кому Таня о незнакомых людях, вызывающих у нее подозрения. Маме она не говорила, подругам тоже. А более ни с кем, кроме Саши, она такими подозрениями делиться не могла. Сейчас я окончательно убедился в том, что нападения она не ждала. До свидания.
И Саша, до конца прислонив дверь к косяку своей комнаты, выключил свет за мгновение до того, как его отец защелкнул замок на двери входной.
– Мы что-нибудь поимели с этой поездки? – с сомнением спросил Шустин, едва оказался на заднем сиденье «Волги».
С улыбкой на лице, которую журналист тут же приравнял к капитанской, советник развернулся к спутникам:
– Первое подтверждение моего подозрения в том, что предварительное следствие было проведено недостаточно тщательно.
За окном бушевала ночная метель, а в салоне было тепло и тихо.
– Сперма, обнаруженная в потерпевшей, принадлежит ее бойфренду Саше, который признался мне в том, что незадолго до смерти девочки вступал с ней в половую связь. Это не опровержение предположения о том, что после этого с ней вступил в связь Разбоев. Однако этот факт дает основание задуматься о сексуальном влечении к потерпевшим Разбоева тем, кто уверяет, что он насиловал, а после убивал.
– Если это обстоятельство не исключает идеи о больном сексуальном влечении обвиняемого к девушкам, тогда почему должно заставить задуматься тех, кто увлечен такой идеей? – резонно усомнился Шустин.
– Трогай, Игорь, – попросил Кряжин и снова обернулся к журналисту: – Я кандидат юридических наук, Степан Максимович. И тема моей научной работы была связана с психологической мотивацией поведения асоциально ориентированных преступников, читай – маньяков. Так вот, со всею ответственностью докладываю вам, что указанные лица перед насилием противозачаточными или предохранительными средствами – понимайте, как вам удобно – не пользуются. Им важен именно физический контакт, позволяющий достигать апогея удовлетворения желания. Вы понимаете, к чему я веду?
Понимал ли Сидельников, Шустину было неведомо – на лице крутящего руль капитана не двигался ни один мускул. Сам же он стал понимать лишь после объяснения, однако, поскольку Кряжин – кладезь противоречий и ожидать от него можно всякого, журналист слукавил, ответив «нет».
– Выясненное мною обстоятельство свидетельствует, что Разбоев если и убивал, то не насиловал. Вместе с тем я, изучая тома уголовного дела, нахожу в признаниях Разбоева четкое указание на то, что перед тем, как жертву убить, он подвергал ее сексуальному насилию. Первый раз он совершил его без применения презерватива, остальные нападения осуществил, имея таковые наготове.
Человек признан вменяемым, то есть он способен давать отчет собственным поступкам, – пользуясь молчанием присутствующих, продолжил советник. – Получается, что он, отдавая себе отчет в своих действиях, берет на себя шесть трупов, гарантирующих ему смерть за решеткой, и оговаривает себя в части сексуального насилия. Теперь вопрос. Почему бы не предположить, что он оговаривает себя и в остальном?
– В камере!
Не отойдя ото сна, Разбоев вскакивает с нар, подбегает к стене, наклоняется и упирается в нее, невероятно грубую, лбом. Руки его до отказа заведены назад-вверх, пальцы широко расставлены, между ступнями ног более метра. И он, едва успев изо всех сил прокричать...
– Подозреваемый Разбоев, статьи сто пятая часть вторая, сто тридцать первая часть вторая, я последняя тварь, начальник, не бей, начальник!..
...широко распахивает рот и поворачивает голову к надзирателям.
Его бьют ровно три минуты. Бьют жестоко, сильно, тщательно акцентируя удары, и ни один из них не минует цели. Разбоев катается по полу и громко кричит, призывая надзирателей к милости. Он обязан кричать, так того требует ежедневный ритуал для лиц, готовящихся к отбыванию наказания в колониях особого режима для осужденных к пожизненному лишению свободы. Если Разбоев кричать не будет, превозмогая боль и унижение, избиение будет длиться ровно столько, чтобы оказалось достаточным для криков, которые должны последовать обязательно. Без криков о пощаде и признаний в своей низости арестант не дождется, что надзиратели уйдут.
Так положено на «особом» режиме. Никакого отношения к упомянутой колонии пересылочная тюрьма «Красная Пресня» не имеет, однако есть такому положению вещей свое объяснение.
С остальными здесь так не обращаются. Среди новых надзирателей появился один, которому посчастливилось вырваться из «особого» в Оренбургской области, и теперь он ради становления своего авторитета с удовольствием исполняет просьбы коллег и демонстрирует обслуживающему персоналу правила взаимоотношений со «смертниками» на его прежнем месте службы. Чтобы это выглядело более впечатляюще, он выкладывается изо всех сил и, надо думать, уже заслужил среди сотрудников администрации славу человека принципиального и профессионально подготовленного. На остальных такие показательные учения не проводятся. Разбоев в «Пресне» на данный момент один, кого ждет этап на «пожизненное».
Когда все закончится и «дубаки» уйдут, Разбоев вернется на нары, постанывая от каждого движения, и попытается уснуть. Спать нужно обязательно, потому что между приходами и уходами считаные часы. А потом будет день, и нары будут подняты. Сидеть на полу – себе дороже. Геморрой, простатит и пневмония только и дожидаются, чтобы наброситься на каторжанина всем скопом. Спать нужно, чтобы отогнать дурные мысли. Чтобы убить постоянное чувство голода. Чтобы побороть страх. Должны остаться силы на судебный процесс, ибо только в нем Разбоев видит свое спасение.
Он докажет в суде, что не убивал этих шестерых девчонок. Но для того нужны силы, и нужно спать, раз уж силы невозможно набрать от еды. Унижение и боль физическая – ерунда. Это можно вытерпеть. Сколько он уже терпит – десять месяцев и два дня? А что это за срок по сравнению с тем, что ему придется состариться и умереть, так и не ступив больше ни разу на горячий песок если не моря, то хотя бы реки?
Сумасшедший, внушающий ужас следователь после своего ужасного прихода ни разу больше не появлялся. Что ему нужно? Правды? Зачем она ему нужна?!
«Сдай дело в суд, мерзавец! Все равно ты не в силах сделать то, что смогу сделать для себя я!..»
Он уже тысячу раз посылал эту мольбу к небу, но небо оставалось безучастным, и даже мерзкий адвокат, гостевавший в последний раз в «Пресне» неделю назад, приходил не к нему, а к какому-то барыге, находящемуся под следствием за мошенничество с квартирами. Разбоева защитник просил вывести на пять минут. Произнес что-то патетическое, вроде: «Мы сломаем их и выстоим!» – и убежал. Кажется, и этот поставил на Разбоеве крест.
И даже конвой, который относился к заключенному в камере-«одиночке» с очевидным безразличием, ныне пробует себя в роли «дубаков» «Черного дельфина». И кажется, испытывает от этого недюжинное удовольствие. Это и понятно. Что для страдающего бездельем человека может быть более приятного, чем встать ночью, собрать себе подобных, вооружиться резиновыми палками и идти избивать арестанта, которого очень скоро переместят куда в более страшные условия. Свои действия эта смена объясняет так – привыкать к плохому, так же как и к хорошему, нужно постепенно.
От этой «степенности» у Разбоева спина полосата, как будущая роба, и весь затылок в гематомах. Только бы не случилось в один из таких ночных приходов сотрясения или ушиба головного мозга. Тогда плакала надежда арестанта на то, что он сможет защитить себя в суде и выглядеть резонным и нормальным. Пока же он нормален и силен духом.
Чего не скажешь о смене, несущей нынче службу в «Пресне» на этом этаже. Кого не мешало бы подвергнуть экспертизе на вменяемость, так это их.
Почувствовав, что опять приходят обиды и ненависть, а значит – неуверенность в себе и слабость, он заставил себя свернуться и заснуть. Главное – выдержать до суда, и дай бог, чтобы этот новый следователь не наделал новых дел. Пусть будет все так, как есть сейчас – шесть поруганных девичьих тел, за которые он с уверенностью в своей невиновности ответит на первом же судебном заседании.
Но где же «важняк»?!
Глава десятая
