Поймав пакет, Шустин его с величайшим любопытством, несмотря на сонное состояние, изучил. Это были ажурные трусики одной из жертв, уложенные в целлофановый пакет, верх которого был стянут суровой ниткой, завязан, и две мастичные печати, прижимая хвостики ниток к пакету, горели ярким штампом. «Генеральная прокуратура РФ. Для печатей № 3» – значилось на нем. Повертев его в руке и не решаясь возвратить предмет тем же способом, что получил, Шустин встал и приблизился к мешкам.
– Стг’анная печать, – буркнул он.
– Ничего странного, – не отрываясь от дел, заметил советник. – Мы заранее делаем оттиски на листах, чтобы не таскать с собой на происшествия печать. Откройте любой ящик стола любого следователя прокуратуры, и вы сразу наткнетесь на кипу бланков повесток, лежащих вперемешку с проштампованными полосками бумаги. Но это все, на чем вы акцентировали свое внимание?
– Я не понял, чем вам не по душе действия Вагайцева, – сказал журналист, протягивая пакет Кряжину.
Тот протянул ему опись.
– Читаем, – и показал пальцем, где следовало читать. – «Трусики ажурные из синтетического материала, изъяты с места совершения убийства Волошиной Т.А. Опечатано печатью номер восемь». А какая печать значится в описи, Степан Максимович?
– Восемь, – вглядевшись в буквы под ногтем советника, виновато подтвердил журналист. – У вас у каждого своя печать?
– Разумеется...
Кряжин смутился. Он только что обвинил в непрофессионализме Вагайцева, а на поверку выходило, что невнимателен и неаккуратен сам. Такое с Кряжиным случалось крайне редко. Напряженность обстановки разрядил сам Шустин. Он присел перед мешком и стал помогать советнику выкладывать перед сейфом содержимое мешков. Так на полу в несколько рядов легли пакеты, количество которых и было сверено с описью. Каково же было изумление следователя, когда он, потратив на поиск пакета № 14 около четверти часа, так и не сумел его найти.
– Этого не может быть, – проскрипел он взволнованным голосом, раскидывая перед собой вещдоки. – Лучше бы что-то другое, чем это!
– В чем дело? – забеспокоился Шустин.
– Смотрите, – советник передал журналисту опись и указал на пункт № 14. – «Окурок сигареты «Винстон». Черт возьми... Черт возьми этого Вагайцева! Этот окурок красной нитью, простите за неудобоваримое сравнение, проходит по всем материалам дела убийства Волошиной.
– Какой окуг’ок?.. – почти беззвучно изумился Шустин.
«Важняк» выпрямился, бросил опись на стол и снова закурил. Вид его был весьма расстроенный и почти обреченный. Недостача вещественных доказательств прошлась по нему прохладным душем. С его лица сошла сонная истома, глаза блестели, и журналисту на мгновение показалось, что тот прямо сейчас готов был ехать в Гагры, чтобы брать за грудки Вагайцева.
– Дался вам этот «бычок»! – стараясь не разбудить Сидельникова, шепотом вскричал Шустин. – Зачем он суду?! Тут и без него восемьдесят шесть наименований!
– Как вы не понимаете... – с досадой проговорил советник. – Вы какие сигареты курите?
– Вы можете удивиться, но именно «Винстон» и пользую, – с улыбкой признался репортер. – И что с того?
– Ничуть не удивлюсь. И у Сидельникова я такие видел, хотя нынче он пользует, как вы выразились, «Кэмел». И еще с десяток хорошо известных мне людей их курит. И вы все ежедневно оставляете после себя десятки окурков. Где курите, там и оставляете. Так делаю и я! – Кряжин вернулся к сейфу и яростно перерыл лежащие на полу пакеты. – Но этот окурок особенный, потому что найден он рядом с деревом в пяти метрах от места, где было совершено четвертое убийство. Четвертое! Он лежал на подоле юбки убитой девушки, понимаете?
– Нет, – встревожился Шустин, – не понимаю. Как окуг’ок мог лежать в пяти метг’ах от девушки, но на подоле ее юбки? Я таких юбок еще не видел.
– Юбка была сорвана с девушки и была отброшена в сторону, – жестикулируя, словно мог этим реконструировать минувшие события, стал объяснять советник. – Убийца очень хотел дать следствию материал для криминально-сексуальных фантазий. Затащил в кусты, раздел, изнасиловал, убил. Но в данном контексте уже неважно, что мы владеем другой информацией. Важно то, что окурок лежал на юбке, а не под ней! А это значит, что он принадлежал убийце! Вероятно, он курил, когда беседовал по телефону с родственниками жертв.
Кряжин прошелся по кабинету, держа руки в карманах, – так обычно ведут себя люди, попавшие в безвыходное положение и выхода из него не видящие. Посмотрел на пепельницу, забитую окурками, тряхнул головой и вернулся к сейфу.
– Знаете, что самое обидное, Шустин? То, что уже проведена экспертиза и имеется заключение. Слюна на окурке принадлежит человеку с первой группой крови. Это тоже не оправдание Разбоева, но и не доказательство его вины. Хотя и наносит ущерб моей версии, потому как два совпадения группы крови – это, возможно, случайность, а три – уже факт, наталкивающий на определенные размышления. Сперма, соответствующая первой группе на месте совершения первого убийства, слюна, относящаяся к первой группе на месте совершения четвертого убийства... При таких обстоятельствах суд будет склонен к удостоверению вины Разбоева.
– Так в чем же дело? – не подумав, оживленно подхватил журналист и тут же осекся.
Выдержав на себе плохо маскируемый презрительный взгляд, он услышал в ответ:
– Окурок фигурирует в деле, и я обязан предоставить его в суд среди прочих вещдоков. Я следователь, Шустин, а не мошенник. Если я не смог предоставить в суд доказательства отсутствия вины Разбоева, то это не основание подтасовывать доказательства присутствия таковой. Чертов Вагайцев...
И Шустин понял, что теперь Кряжин не успокоится, пока не выяснит, куда делся окурок. Об этом следовало догадываться, видя, как тот решительно собирает пакеты в мешки, а мешки задвигает ногой в угол между стеной и сейфом.
Ни слова более не говоря, Кряжин вернулся к столу, выключил свет, и вскоре заскрипели стулья. Гнев советника не имел границ, им было наполнено все помещение, но дыхание его было ровно, и журналист никак не мог понять, как после такого потрясения можно взять и уснуть. Он попытался повторить этот подвиг, но не смог. Видимо, репортера мучил какой-то вопрос, на который он никак не мог найти ответа, и вскоре он не выдержал:
– Послушайте, следователь... Вы спите?
– Говорите, Шустин, – разрешил советник.
Шустин опустил ноги на пол, и лицо его, как в фильме ужасов, озарилось дьявольским огнем – он прикуривал.
– Скажите, Иван Дмитриевич, вы всерьез полагаете, что человек может взять на себя убийство шести людей, зная, что в этом случае он больше уже никогда в жизни не увидит свободы?
– Я не полагаю, я знаю это.
– Но вы же образованный человек, Кряжин! Вы кандидат наук, черт побери!.. Назовите хотя бы одну причину, которая заставила бы невинного человека не просто отказаться от борьбы за свободу, но – более того – настаивать на ее лишении! Я говорю о Разбоеве. Он признался и все рассказал. Вам же этого мало! Вы уверены, что он оговорил себя. Но Разбоев признан вменяемым – а это значит, что он добровольно отдает свою жизнь!
Не дождавшись ответа, он вонзил сигарету в пепельницу, как в глаз циклопу, завалился на бок и презрительно замолчал. Через минуту, когда он уже почти успокоился, услышал:
– Я могу назвать вам не одну, а десятки причин, Шустин. Но вы мне все равно не поверите. Однако уверен, что за время нашего знакомства мне удастся подобрать случай, чтобы продемонстрировать вам такое отречение.
Помолчав, Кряжин добавил:
– И я сделаю это так, чтобы не вы один стали тому свидетелем. Доказательства существуют, когда они проверяются на практике в присутствии многих.
С этой минуты не было произнесено более ни слова. «Неужели он сказал это и спокойно уснул?» – никак
