ведомство. Тем паче что это деньги государственные и на бестолковые командировки по всей стране тратятся гораздо большие суммы.
Холод стал проникать внутрь салона, окна запотевали, и Кряжину пришлось снова завести двигатель.
– Я вам объясню. Дело государства – оберегать свой народ от потрясений от революций. Так появляются отпечатки пальцев, которых не было. Я точно знаю, что Разбоев не убивал, однако уверен в том, что генетическая экспертиза даст однозначный ответ о его вине. Для этого достаточно забрать у меня дело и подменить окурок, который вы нашли, на окурок, изъятый у Разбоева во время очередного допроса. Да и сперму у него изъять – плевое дело. Достаточно дать полистать ему порнографический журнал, и через тридцать минут идти в камеру с пробником за образцом.
Кряжин приоткрыл окно и выплюнул в него окурок.
– И эксперты, разогрев свои генетические прилады, проведут анализ и тотчас покажут пальцем на Разбоева. По этой причине я и утверждаю, что ни один человек не может быть узким специалистом без того, чтобы не быть полным идиотом в широком смысле слова. Государство беспокоится за свой имидж. За свой авторитет и величие. Я не назначал генетическую экспертизу, потому что догадываюсь о событиях, которые за этим последуют. Вагайцев ее не назначал из других сображений. Есть Разбоев, есть признания, есть бушующая орда народа, требующая возмездия. Разбоев вменяем, значит, пора точить лезвие гильотины. Теперь понятно?
На этот раз Шустину было понятно, кажется, все. Но вид его все равно был далек от просветленного.
Глава пятнадцатая
Я, признаться, недоумевал. Чего уж проще – взять из государственной казны несколько десятков тысяч рублей и расставить все точки над «i». И выяснится, что сперма не принадлежит Разбоеву. Раз так, следует предполагать, что не принадлежит ему и окурок «Винстон». И теперь можно смело продлевать срок расследования и начинать все заново. На данный момент у Кряжина подозреваемых, как я понял, нет, но после экспертизы никто не упрекнет его в необоснованной волоките.
Если всякий раз подозревать, что руководство вмешается в расследование подобным образом, тогда и допрашивать свидетелей не стоит – кто-то из них тоже может быть подослан супостатами.
Как бы то ни было, Кряжину я все равно верю, хоть и с трудом понимаю, зачем ему нужно все это: Шустин, который бегает за нами, как собака на веревке, эти вылазки, после которых отписываешься перед той же прокуратурой за мордобой и применение служебного оружия.
Сейчас мы опять куда-то едем. Я опять за рулем, Кряжин рядом, а в затылок мне дышит порядком надоевший репортер. Черкать карандашом в блокнотике он уже перестал. Я вижу, как он устал, и единственное, что его утешает в последнее время, это мысль: пусть Москва и большая, Мишу-Федула мы все равно разыщем.
Я тоже так думаю. Каким бы странным ни показалось это заявление, но бомжа в столице найти легче, чем гражданина, имеющего регистрацию и постоянное место жительства. Идея хиппи о том, что по- настоящему свободен тот человек, у которого нет ни паспорта, ни дома, имеет свои изъяны. Быть может, в США так и было. Возможно, так есть до сих пор. А у нас бродяга как никто другой связан этой свободой по рукам и ногам. Он живет тем, что способен раздобыть на улице, и сделать это он может лишь на той территории, к которой привязан житейски. Либо бывшее место жительства, либо место прошлой работы. Над блуждающим с утра до вечера странником властвуют два фактора: географический и материальный. Сунется в чужую вотчину – получит в ухо либо нож в бок. Поэтому я просто уверен, что, если не сходить с территории Восточного округа и все теснее жаться к пустырю, успех нам гарантирован. Олюнин, сколько бы ни бродил по жилым массивам, все равно вернется туда, где у него есть жилище, огонь и собеседники.
А сегодня-то, рано утром!
Я никогда не видел советника в таком недоуменном состоянии и в таком унылом – Шустина. Мы уже выезжали из больницы, когда мне снова позвонил дежурный и... Я вам скажу, большая это неприятность для офицера МУРа – сообщать следователю о том, что интересующий его фигурант обманул дежурную смену и бежал из... МУРа!
Да, да. Олюнин бежал.
Где-то между без четвертью и шестью часами утра в глубине дежурного помещения раздался гулкий стук и помощник направился выяснять у единственного на тот момент задержанного – Олюнина, что ему нужно.
– Живот бурлит, командир! – жалобно выл Миша-Федул. – Сил больше нет. Не дай нагадить в доме [10]...
Помощник «повелся» и распахнул дверь в камеру.
Олюнин бежал по коридору, на ходу расстегивая брюки и, едва оказался в туалете, тут же шмыгнул на приступку.
Не желая становиться свидетелем не радующего глаз зрелища и одновременно не теряя задержанного из виду, сержант вышел из туалета и встал у открытой двери, ведущей в коридор. Олюнин вышел, и они вернулись.
Где-то между шестью часами утра и четвертью седьмого в камере вновь раздался вой и призывы отвести в туалет.
Сержант повторил маршрут. За пять лет службы в этом заведении он знал наверняка, что от дежурного помещения до туалета – восемнадцать шагов, до двери в тамбур, ведущей на улицу, – девять, до общественной приемной – тридцать семь.
В следующий раз Олюнину потребовался контакт с унитазом в половине восьмого.
– Да у тебя там что, бочка бездонная?! – возмутился сержант, который больше всего под смену боялся оказаться с загаженной камерой. Это не райотдел, где любой мусор уберут «мелкие» [11]. В МУР попадают в основном те, кто вряд ли станет убирать чужое дерьмо даже под угрозой смерти.
И Олюнин в третий раз оказался в туалете. Раздраженный сержант прошелся по коридору, подождал и, когда истекли пять минут – максимум, который он мог потратить на это мероприятие, вошел в туалет. На полу рядом с «очком» лежали куртка Олюнина, свитер Олюнина, шарф Олюнина, шапка Олюнина. Самого Олюнина в туалете не было.
Похолодевший помощник бросил взгляд на окно и увидел, что оно распахнуто настежь. Теряясь в догадках, как арестант мог пролезть сквозь узкое окно, да еще и зарешеченное между рамами, сержант бросился в «дежурку», где и доложил майору о ЧП.
– Ерунда какая-то, – прохрипел тот, белея лицом. – Этого не может быть. Не крыса же он. Пойдем, посмотрим...
А перед этим, едва помощник выбежал из туалета, оттуда, выйдя из-за прижатой к стене двери, появился Олюнин. Он быстро добежал на носках до дежурного помещения и юркнул за выступ в стене. Когда мимо него, обдавая холодом, пронеслись майор и его помощник, Миша-Федул взял в углу «дежурки» веник и с совершенно беспристрастным видом выдвинулся к выходу.
– Долго ждать? – буркнул он сидящему на входе старшине.
Тот окинул его недружелюбным взглядом, поднял верхнюю губу и блеснул фиксой из белого металла:
– Пропуск есть?
– Вот артисты, – огорчился Олюнин. Один все теплые вещи с документами отобрал, говорит – иди, мети крыльцо. Второй пропуск для этого требует. А когда я обратно заходить буду, ты меня без пропуска, че, не запустишь, что ли?
Посмотрев на выцветшую грязную майку с заводским трафаретом – мужчина и женщина рвали грудью финишную ленточку одновременно – и прочитав надписи вокруг этого странного по легкоатлетическим меркам фотофиниша: «О, спорт, ты – МИР!», «Москва. Спартакиада народов СССР. 1978», старшина нажал кнопку открывания двери. Та, чуть хрястнув, приоткрылась.
Вопросом о том, зачем майору понадобилось мести веником Петровку, старшина в тот момент себя почему-то не озадачил.
