Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

тех, кто бодался, евреи были представлены куда гуще, чем во власти. (Хотя во власти и около власти их тоже хватало). Именно в этот период судьба русских и евреев переплелась особенно туго, причем в обоих лагерях — гонимых и гонителей. Одни отправлялись в лагеря или в эмиграцию, а вторые — в Антисионистские комитеты.

Обо всем этом у Солженицына ни полслова. Повествование оборвано, как недопетая песня.

«Бывшие»

Читаем у Солженицына: «„Светлые“ Двадцатые годы — ох как нуждаются в трезвой оценке. Они наполнены были ожесточенными преследованиями и по классовому признаку, в том числе неповинных детей за прошлую, даже не виданную ими жизнь их родителей, но тогда: не евреи были те дети, не евреи были те родители» (т. II, стр. 274).

Трезвая оценка? Касательно преследований по классовому признаку — безусловно. Сама советская власть не скрывала этих преследований, напротив, бравировала ими — вплоть до декабря 1936 года, когда в стране тотального бесправия, под фанфары и барабанный бой, Великая Сталинская Конституция для показухи «наделила» всех граждан равными и гарантированными правами. Вот тогда и запели хриплые репродукторы: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» А перед тем никто и не претендовал на то, что в стране пролетарской диктатуры человеку вольно дышится. Народ был разделен на классы — передовые, менее передовые, которые надлежало «подтянуть», и реакционные, подлежавшие ликвидации. По Солженицыну, евреи из дележа на чистых и нечистых по классовому признаку выпадали: «Еврейскую буржуазию не вымаривали сплошь, как русскую. Купец-еврей несравненно реже становился проклятым „бывшим“, находились свои заступники и выручатели. Родственники или сочувственные из советского аппарата то полегчали в поборах, то предупреждали о грозящей конфискации или аресте. Если теряли, то — капиталы, не жизни. Тогда содействие оказывалось и полуофициально, Еврейским комиссариатом при Совете Народных Комиссаров: ведь еврейская нация доселе была угнетенная, а, значит, теперь, естественно, нуждается в помощи» (т. II, стр. 203).

Сходны представления и некоторых оппонентов Солженицына. Аркадий Ваксберг так определяет суть своей книги «Из ада в рай и обратно»: «В начале века евреи бежали из России от гонений и погромов (из „ада“)… потом интернационалистическая революция (читай: государственный переворот) соблазнила их созданием райских условий жизни (какое-то время, имея в виду действительно упраздненную дискриминацию, так оно и было — без всяких кавычек), а вскоре Сталин снова загнал евреев в ад, не чета прежнему».[715]

Увы, в «рай без кавычек» после революции попал лишь небольшой слой в основном денационализированных евреев в ливреях, влившихся в партийно-государственную элиту. Об изгнании их из коммунистического рая Сталиным Ваксберг написал с присущим ему публицистическим талантом.[716] А массы еврейского населения, с которых власть срывала дореволюционные лапсердаки, часто вместе с кожей, им остались незамеченными. Как и Солженицыным.

Наиболее многочисленный слой еврейского населения и до революции прозябал на грани нищеты: предложение услуг со стороны мелких торговцев и ремесленников в черте оседлости в несколько раз превышало спрос, занятость была очень низкой, шла жестокая конкуренция за каждую копейку и кусок хлеба. (В маленьких городках и посадах вне еврейской черты на душу населения приходилось в три-четыре раза меньше ремесленников и торговцев, но их посреднических услуг вполне хватало). Военный коммунизм, отменив торговлю, поставил массу этого полунищего населения на грань гибели. Выживали те, кто нелегально все-таки торговал, рискуя быть расстрелянным без следствия и суда. Бессудный расстрел в Полтаве двух «спекулянтов» в 1920 году широко известен из писем В. Г. Короленко А. В. Луначарскому. Названы имена этих несчастных: Миркин и Аронов.[717] Тысячи таких же «спекулянтов» ушли из жизни безымянными. Какой процент из них составляли евреи, неизвестно, но можно не сомневаться, что очень большой. Крестьяне имели шанс припрятать часть хлеба; рабочие в городах, не говоря о партийно-советской элите, получали хоть какие-то продовольственные пайки. Местечковая «буржуазия» могла добывать хлеб только путем купли-продажи, а это автоматически делало ее «врагом революции». То есть врагом революции становился каждый, кто ел хлеб! Если бы военный коммунизм продлился еще два-три года, то весь этот слой населения просто бы вымер или был уничтожен.

В период нэпа частная торговля была легализована, но обороты были ничтожными по сравнению даже с дореволюционным уровнем. В реальной жизни это означало вот что:

«До революции экономическая жизнь местечка [Любавичи — исторический центр хасидизма] базировалась на двух факторах — лен, который здесь перерабатывался и отправлялся по железной дороге, и резиденция Ребе Шнеерсона. Он притягивал к себе хасидов со всего света, в их числе купцов, которые завозили сюда товары, нужные местному населению. Благодаря этому процветали ремесла, несмотря на презрительное [?] отношение к таким занятиям со стороны Ребе и его клики. Империалистическая и гражданская война подорвали экономический фундамент деревни. Лен не появился на рынке. Двор Ребе и гнездо хасидизма разорены. Большинство населения лишилось прежних источников существования. Началось обнищание населения».[718] В этой же справке местного большевистского функционера сообщается, что еврейская часть населения Любавичей за четыре года (1921-25) сократилась с 1302 до 967 человек, хотя нееврейское население росло.

То, что происходило в Любавичах, происходило повсюду. Большевистский функционер Юрий Ларин, считавшийся экономистом, свидетельствует:

«Для „лишних“ сотен тысяч людей, живущих еще в „доиндустриальном периоде“, остается одно из двух: или постепенно вымирать, или перейти к обработке пустующих земель [об этом ниже]… Постепенное вырождение местечкового еврейского населения действительно имеет место уже ряд лет… значительное уменьшение рождаемости среди евреев сравнительно с дореволюционным временем. Причиной служит, конечно, не какое-либо желание уменьшением семьи устранить дробление наследств (ибо у полунищей массы и наследовать нечего), а физическая невозможность хоть кое-как прокормить детей» (курсив Ю. Ларина. — С.Р.). [719]

Касаясь социального состава евреев России к моменту революции, Ларин приводит, по-видимому, вполне объективные данные.

«Из всего еврейского населения на помещиков, банкиров, фабрикантов, заводчиков и купцов первой гильдии с их семьями приходился всего один процент». «Собственно фабричного пролетариата было небольшое количество. Это те евреи, которые были заняты на фабриках в Минске, Гомеле, Витебске и других местах западной полосы. Их было всего 23 тысячи, а вместе с членами своих семей они составляли несколько более 2 % тогдашнего еврейского населения».[720] Еще два процента населения, указывает Ларин (точнее 2,2 процента), составляли крестьяне (потомки тех немногих, что удержались на земле в результате переселенческих экспериментов Николая Первого).

Из остальных 95 процентов еврейского населения 42 процента было занято в торговле, причем из них 34 процента были собственно торговцами и 8 процентов — служащими торговых заведений: приказчики, бухгалтеры и т. п., часто члены семьи или родственники хозяина. То есть это были мелкие торговцы, большинство из них не имели ни одного наемного работника или помощника, а остальные — не более одного-двух. 36 процентов были ремесленники — портные, сапожники, скорняки, жестянщики, печники, плотники, мебельщики. Две трети из них (23 процента) тоже были хозяевами и одна треть — подмастерья, по большей части члены семьи или родственники мастеров. 14 процентов составляли представители свободных профессий, причем к этой группе Ларин относил весьма разношерстную публику, от врачей, адвокатов, писателей до нищих, приютских [?], проституток, арестантов. (Три процента не учтены его статистикой).

Стараясь как-то закамуфлировать почти полное отсутствие «атакующего класса» среди евреев,