– А вы не настолько глупы, насколько я представляла.
– А насколько я глуп?
Теперь она даже улыбнулась. Это не просто умный мужчина. Это мужчина, способный из любой фразы вылепить нечто нужное себе. Сейчас ей обязательно придется сказать, что он совсем не глуп. Но она побоялась это сделать. Впервые за последний год ей не стремились залезть под юбку, а потому не было нужды грубо отвечать. Этот новый вариант отношений между мужчиной и женщиной казался ей удивительно незнакомым.
– Вы правы. Это квартира не моей сестры. У меня вообще нет сестры. Это гостевой дом моего продюсера, которому я сегодня дала согласие на сотрудничество. Фото, визаж, демонстрация от кутюр. Вы знаете, чем отличается от кутюр от прет-а-порте?
– Первое человек с нормальной психикой никогда не наденет, чтобы выйти на улицу, а ко второму будет стремиться, пока жив. Майя, я не готов к этой беседе, – советник поморщился и сел в кресло. Хотелось курить, но он не решился перебивать аромат сандала табачным дымом. – Вы хотели мне что-то сообщить. У вас есть пять минут.
Майя допила стакан, отставила его в сторону и быстро пересказала короткую историю. Она выглядела следующим образом. Уволившись из «Потсдама» с формулировкой «по собственному желанию» и получив расчет, бывшая горничная уехала на снимаемую ею квартиру. Не успела она упаковать два скромных чемодана с вещами, как в дверь позвонили, и в открытую ею дверь вошел Дутов. Вошел не один, вошел с кузнецами. Он сел в кресло, а кузнецы быстро раздели Майю и уложили на кровать. Дальнейший разговор происходил именно в таком положении: она лежала на кровати, а Дутов сидел в кресле. А кузнецы стояли рядом с кроватью и сожалели, что разговор затягивается.
Майе к такому своему состоянию не привыкать. Приехав из убогой деревеньки, расположенной на околице страны, она некоторое время маячила по Тверской между музеями Островского и Немировича- Данченко, пока ее не увидел один из продюсеров конкурса красоты. Так Майя стала «Мисс Тверью», хотя в Твери ни разу не была. Но до конкурса было еще множество случаев, когда ей приходилось вот так лежать в компании множества мужчин. То есть само по себе явление Майю не шокировало, пугало другое – суть разговора.
Она обратила внимание следователя на несколько моментов. Во-первых, ее так никто и не изнасиловал, хотя все предпосылки к тому имелись. Во-вторых, чтобы этого не произошло и в дальнейшем, они потребовали (глупые кузнецы, глупый Дутов! – напугали…), чтобы она исчезла из столицы. В-третьих, никогда, даже под самыми изощренными пытками, она не должна вспоминать, как ходила принимать заказ на креветки в триста восьмой номер. То есть помнить, конечно, должна, ибо отрицать это, при наличии десятка свидетелей, глупо, но вот кто находился в комнате и как выглядел, от нее потребовали забыть.
И ее, нагую, в конце разговора сильно напугали. Быть может, если бы не эта угроза, то на остальное ей было наплевать. Пообещали скрутить голову, если она хоть раз вступит в контакт с Кряжиным.
– Именно с Кряжиным? – уточнил советник.
– Именно, – подтвердила она. – Один из тех, кто находился в номере, когда я вошла, говорил: «Дело у Кряжина, и вряд ли его у него заберут. А потому нечего и звонить в прокуратуру…» Потом он замолчал, потому что увидел меня… Как он выглядел? Бледное пятно среди черноты остальных клиентов. Светлый джемпер, светлая рубашка, светлые брюки и такие же туфли. Совершенно незаметная личность посреди бежевого ковра триста восьмого номера.
Кряжин резонно поинтересовался у Майи, зачем ей нужно было связываться с ним и подставлять себя под чудовищный риск, вместо того чтобы просто взять два чемодана и уехать.
И он посмотрел на нее, ожидая ответа. Слишком много логики было в его вопросе и мало в ее предыдущем рассказе.
– А они меня все равно убьют, – вдруг ответила она и потянулась к бутылке.
– Тогда им незачем было устраивать стриптиз на снимаемой вами квартире, Майя. Вас бы просто убили.
Она встала, прошла к лестнице, ведущей наверх, и уселась на нижнюю ступеньку.
– Они просто еще не знают того, что меня нужно было не пугать, а убивать.
Кряжин почесал висок, поморщился и попросил экономить его время.
– О том, что я была с Колмацким, вы знаете. О том, чем мы занимались, вам тоже известно. Но когда Филипп отправился в душ, кажется, это было во второй раз, мне захотелось пить. Я проверила бар, но минеральной там не оказалось. Номер только что освободился, его прибрали, но еще не приготовили к въезду новых клиентов. И тогда я вынула из кармашка фартука ключ от триста девятнадцатого номера, накинула на себя платье горничной и выскочила в коридор. Прошла в триста девятнадцатый, взяла из бара одну бутылку нарзана и вышла с нею в коридор. И в тот момент, когда я выходила, я услышала шаги. Испугавшись, что меня застанут за неприличным делом, я закрылась в номере и вышла лишь спустя минуту. А когда выходила, услышала: «Ну, проходите, раз так». – «Спасибо». Потом захлопнулась дверь, и я поняла, что это дверь триста семнадцатого номера. Того самого…
– И что с того? – уже почти засыпая, поинтересовался советник.
– А то, – морщась от досады за непонятливость Кряжина, повысила голос бывшая горничная, – что говорил «спасибо» человек, который в триста восьмом номере предупреждал о невозможности решать вопросы в прокуратуре, коль дело находится у вас! Я узнала его голос.
Интересное кино. Кряжин пригладил висок и посмотрел на верхнюю часть витой лестницы. У него стало складываться предположение, что его по ней ведут, чтобы он рано или поздно свалился с нее с большими последствиями для себя. Интересно, Майя хорошая девочка? Или ее попросили еще раз сыграть роль девочки с Тверской-Ямской? Дутов мог это придумать. Не вопрос. Если то, что она говорит, не правда, а игра, то она срежиссирована очень примитивно. Половина ее рассказа, там, где раздевание, похожа на правду. А потом девочка начинает частить в подробностях. «Ну, заходите, раз так…» Она чуть не описалась от страха, что ее застукают на краже бутылки нарзана, и при этом хранила феноменальную способность запоминать детали совершенного убийства.
– Если вы не видели человека, говорившего в коридоре с хозяином номера, тогда почему вы считаете, что «бледный» человек вошел в триста семнадцатый номер, а, скажем, не в триста девятнадцатый?
– У вас есть на работе сейф?
– Есть. На нем написано, что при пожаре его необходимо выносить в первую очередь и ответственный за это я. – Мысленно махнув на предосторожности рукой, Кряжин дотянулся до бутылки и налил себе добрую порцию виски. – И мне становится жутко от мысли, что рядом со мною будут падать горящие балки, а я буду нести на спине этот сейф весом в двести пятьдесят килограммов. Вы хотели провести какую-то аналогию? – И он выпил.
– И вы наверняка знаете, как он скрипит?
– Знаю. – Выбрав на блюдце ломтик лимона побольше, он уронил его в рот, как в пропасть. – В марте под моим окном так кричит насилуемая стаей отмороженных котов кошка.
Сравнение ей понравилось. Она задумалась и, старательно подбирая слова, выдала:
– А вот дверь триста семнадцатого номера звучит, как… как будто пискнула мышь, потом – вскрикнул во сне ребенок. Я на третьем этаже знаю, как «звучат» двери всех номеров.
Кряжин с сожалением посмотрел на часы. Рассказ девушки мог быть как сенсацией, так и плохо приготовленной кашей-размазней для следователя. Хотя приехал он, во всяком случае, не зря. Во-первых, уже дважды из разных уст упомянут человек «во всем светлом», во-вторых, подтвердился на практике следственный эксперимент с Сидельниковым. За то время, пока Филя Колмацкий мылил ноги, успеть прирезать Резуна можно было вполне.
Это было все, что хотела сообщить советнику Майя. И понять ее он был должен. Бывшая горничная «Потсдама» с этого момента являлась ценным свидетелем, могущим на опознании указать на человека в «светлом» как на лицо, заходившее в номер к губернатору Мининска за несколько минут до его смерти.
Он отправил ее туда, откуда она с трудом выбралась. В родную деревеньку. Каждые два дня она должна звонить ему на мобильный телефон и докладывать, что ничего необычного с нею не происходит. Но перед этим, конечно, дал расписаться под текстом в бланке протокола повторного допроса свидетеля. Кряжину было не привыкать заполнять такие бланки на самых неприспособленных для этого поверхностях: на коленях над трупом, лежащим между рельсов, над трупом в туалете… А потому на столике, между початой
