И я поведал прокурору о своих наблюдениях. Он выслушал и тут же сделал вывод:
– Его убили в квартире. Если ты уверен в том, что на его теле не было повреждений, за исключением резаной раны на горле, то можно смело утверждать о принудительном инъекцировании. Вжарили овердозу героина, а уже спустя некоторое время перерезали глотку. Возить туда-сюда его никто не станет. Об этом говорят и тапки. Зачем его обувать в домашнюю обувь? Что это даст? А горло перерезали лишь затем, чтобы было наверняка. Вдруг приедет «Скорая», или Изварин окажется более крепким, чем это кажется. Укололи, дождались, пока потеряет сознание, после чего посадили в ванную. Говоришь, заметил на кухне несколько вымытых стаканов? Попили водички, поговорили, а потом, уходя, решили на всякий случай добить наверняка. Вот и вся недолга.
Пащенко прав. Зачем было возить труп Изварина по всему городу?
– Когда у тебя следующий процесс по делу Малыгина?
В понедельник. И начнется он в десять часов утра.
Глава 7
А в девять, едва я успел расправить на плечах мантию и сесть в кресло в своем кабинете, Алла сообщила мне о прибытии какого-то офицера милиции с отвратительным на вид бомжем.
Самойлов ввел Жору и приблизился ко мне.
– Антон Павлович, здравствуйте. Ко мне в райотдел прибыл некто...
– Что же ты, Самойлов, за подопечными своими не следишь? – перебил я его. – Мусор по территории разбрасывают, нецензурной бранью выражаются! Оскорбляя, к слову сказать, человеческое достоинство...
– Да какой он мой подопечный?! – Старший участковый хотел взорваться, но его останавливало понимание того, где находится и с кем разговаривает. – Эти перелетные птицы без регистрации неизвестно в каком районе появятся через час!
– Неважно, где они появятся через час. Важно, что я заметил одного из них на твоей территории.
Жора подробно рассказал о своих хулиганских поступках. Понимая, что в моем лице он имеет поддержку, бомж так увлекся самообличением, что едва не перегнул палку, когда решил пофантазировать. Самойлов напрягся в тот момент, когда бродяга «вспомнил» о том, как в тот день решил бросить в меня консервную банку.
– Вы не увлекайтесь, – посоветовал я Жоре. – Этого не было. Вот что, гражданин... Вы признаете факт того, что совершили противоправный поступок?
– Полностью. Мне стыдно оттого, что я до сих пор не могу занять свою ячею в обществе. Я обругал вас матом, Ваша Честь, я был пьян и дерзок. Моему поведению нет оправданий.
Ну, судить об этом имею право лишь я, но слово «ячея» мне понравилось. Иногда пьяные бродяги демонстрируют такие запасы лексики, которые и не снились начальнику ГУВД области. И я мог бы с чистой совестью подарить Жоре вожделенные полторы декады рая. Практически до конца холодов он был бы обеспечен пищей и теплом. А также общественно полезным трудом. Иногда чувствуешь огромное облегчение после принятого решения. Оно приходит всегда, когда понимаешь, что сделал приятное и обществу, и отдельным его членам. Но сейчас я огорошил всех. Я подверг Жору административному аресту на одни сутки. В глазах бродяги – укор и огорчение. В глазах Самойлова – мысль о том, что Струге – добрый. Я не добрый. Просто мне необходимо, чтобы все в камере, куда сейчас будет водворен Жора, знали, что ровно через двадцать четыре часа он покинет стены каземата.
– Самойлов, оставьте нас наедине.
Я позову его через пять минут, и он отведет Жору вниз, в караульное помещение. Там одна- единственная камера, поэтому нет никаких сомнений в том, что бомж очень скоро в ней кое с кем встретится.
Через пять минут я попросил Аллу пригласить Самойлова, который и увел бродягу к приставам.
Баскова я вижу второй раз в жизни. Впервые он предстал пред моими очами на предыдущем заседании. Все это время вместо него в заседаниях участвовали справки о его болезни, регулярно приносимые адвокатом. Но приходит время, когда заочная форма работы себя исчерпывает, и адвокаты подсудимой стороны начинают требовать в суд всех участников процесса.
На прошлом заседании Сергей Николаевич Басков четко продекламировал показания, записанные несколько месяцев назад Мокрушиным в протокол допроса. По ходу выступления Баси я даже сравнивал его речь с текстом. Басков барабанил слово в слово, как восьмиклассник барабанит на уроке литературы стихотворение Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом, я вышел на Сенную»...
Когда ему не хотелось отвечать на прямо поставленный вопрос, он произносил: «Не помню».
Пусть не помнит. Я открыл судебное заседание. За такое количество процессов по одному и тому же делу участники привыкают друг к другу, и всем все уже давным-давно надоело. В зале суда есть лишь один человек, который не успокоится до объявления приговора. Возможно, не успокоится и после. Это отец погибшего Вадима Измайлова.
К обеду, поглядывая на часы, я объявляю перерыв. Заседателям и Алле, несмотря на годы, проведенные в суде, все равно труднее, чем мне. Когда держишь процесс под постоянным контролем и понимаешь суть происходящего, устаешь меньше.
Быстро допив чай, я оставил в своем кабинете заседателей с Аллой и вышел в пустующий зал. Прикрыл за собой дверь и вынул сотовый. Звоню в комнату судебных приставов, неподалеку от конвойного помещения. Того самого, куда утром Самойлов увел Жору.
– Смирнов? Да, здравствуй, это Струге. Административно арестованного приняли? Хорошо. К шестнадцати часам к дверям моего кабинета конвой. Понял? Молодец.
Я посмотрел на часы, вошел в кабинет и попросил налить мне чаю. У меня еще есть время.
...Мало кто в зале догадывается о том, что я собираюсь сейчас сделать. Я думаю, об этом не догадывается никто. Слишком плавно и логично прошли пять предыдущих заседаний. Первой, кажется, ситуацию поняла Ирина Петровна Ползункова. Она догадалась в тот момент, когда в зал заседания, слегка приоткрыв дверь, заглянули двое приставов. Заглянули и снова прикрыли дверь. Но за дверью не слышалось удаляющихся шагов, что давало Ползунковой возможность безошибочно убедиться в том, что приставы дверью не ошиблись. Они пришли туда, куда им нужно. Ровно в шестнадцать часов.
Ползункова посмотрела на меня и побледнела. У Ирины Петровны такой опыт участия в процессе, что по количеству заседаний она мне даст сто очков вперед. И она все поняла. Не поняла лишь того, почему я собираюсь это сделать.
—...В связи с тем, что, находясь на свободе, гражданин Малыгин Артем Семенович может помешать суду установить истину по делу, изменить ему меру пресечения с подписки о невыезде на содержание под стражей.
И далее – абракадабра из статей, правил обжалования постановления и остальное, что всем присутствующим причин объясняет мало, а вот их последствия сейчас происходят прямо на их глазах и расценивать их двояко не приходится.
Приставы за дверью дослушали мои последние слова и вошли в зал заседания. Малыгин-младший совершенно не понимал того, что сейчас происходит. Приставы надели на него наручники так быстро, что он даже не успел снять с запястья золотые часы, а с пальца – золотой перстень.
– Я разрешаю передать драгоценности и деньги, если таковые имеются у подсудимого, его родственникам.
Встав из-за стола, я вышел из зала.
Я не хочу смотреть ни на одного из тех, кто сейчас здесь находится. Стрельба глазами после объявленного решения или приговора – самое неуместное действие судьи. Решил – объявил – вышел. Все.
Но это не значит, что сейчас я не стану думать об их мыслях и дальнейших шагах. Глупо этого не делать, если ты решил добиться правды.
Как всегда, я чувствую свое одиночество. У всех действующих лиц этого процесса, как и прочих других, своя заинтересованность, совершенно не связанная с желанием установить правду. Я одинок даже в совещательной комнате, потому что знаю наверняка – заседателям глубоко наплевать на то, какой груз ответственности я возьму на свои плечи.
Мое одиночество в том, что взвесить груз на весах стремятся все. Адвокаты, прокуроры, потерпевшие,
