Пока я шел к двери, он успел посоветовать мне окреститься и еще раз посетить церковь. Не уверен, что найду время для первого, но вторым предложением я воспользуюсь обязательно.
Крещеный, некрещеный... Я верю в справедливость и правду, а если бог есть и он всевидящ, то он догадается о том, что я в него верю. Без крестин.
Хороший он человек, отец Вячеслав. Человечный. Имен не спрашивает, грехи отпускает.
Что-то чешется у меня во всем теле после его перекрещивания...
Глава 8
Я ждал встречи с Жорой, как свидания с любимой женщиной. Как всегда бывает в таких случаях, я пришел на полчаса раньше и, как обычно, забыл купить цветы. Однако думается мне, гражданин Жора больше обрадуется сотне целковых, нежели букету мимоз. Эх, нехорошо все это...
А у меня есть выбор?
Приезжает натуральная бригада из полиции и предъявляет требования оставить Малыгина-младшего на свободе. Он-де нужен им где-то там для восстановления справедливости.
Потом мне в окна летят кирпичи, посланные руками не установленных граждан, и я чувствую себя консулом США в Багдаде.
Буквально следом меня, как кабана, расстреливает группа неизвестных, а после пугают на улице и в завуалированной форме просят побыстрее пристроить Малыгина-младшего на нары.
В Риге киснет героин в «КамАЗе», а отец Вячеслав отпустил мне все грехи.
Чего же меня упрекать в том, что я веду себя не как судья, а как самый настоящий оперативный работник из уголовки? Ответ один. Я делаю его работу, потому что за три месяца он не соизволил сделать ее по-настоящему, а я не настолько подлец, чтобы на основании того беспредела, что лег мне на стол в виде уголовного дела, отправлять человека в лагерь на срок от четырех до десяти лет. Ни один засранец из уголовного розыска не соизволил покопаться в этом навозе. Все они побоялись испачкаться. Им платят самую маленькую зарплату в мире по линии сыска, но они никогда не забастуют, как пожарные в Англии. Потому что стыдно просить большие деньги за то, чего они не выполняют и наполовину.
А вот и Жора.
Он бежит вприпрыжку, и я уверен, что скакать таким фривольным галопом его заставляет чувство голода, холода и желание выпить. Мне его не перевоспитать, однако заставить его быть полезным хоть в чем-то я могу.
– Как настроение, каторжанин? – Я улыбнулся.
– В ИВС хорошо, правда, они недавно камеры дегазировали от клопов. – Он обнюхал себя так, словно запах хлорки был более неприятен, чем запах его одеяний до дегазации. – Кормят нормально. Отношение пристойное. Во всяком случае, это единственное место, когда перед глазами постоянно менты и никто из них при этом не старается тебя куда-то увезти или отоварить резиной по спине.
Я подожду. Пусть выговорится. Когда наболтается вдоволь и устанет, тогда он расскажет мне главное, не забыв упомянуть о мелочах.
– Короче, Антон Палыч... В суде, пока меня не увезли в изолятор, я сидел с тем пассажиром, о котором вы говорили.
Кто бы сомневался.
– Он даже всплакнул малость. Не, ему в зону никак нельзя. С таким отношением к сроку ему прямая дорога в «петушиный» барак. Сидит, всхлипывает, как будто ему не арест дали, а пожизненное. Сопля, короче. Еле-еле разговорил парня. Я ему одно, а он мне: «Повешусь, ей-богу, повешусь...» Вы правда его посадите?
– Не твое дело. – Я вынул пачку и протянул выбитую из нее сигарету собеседнику. Кажется, это стало входить в привычку. – Что выведал, сыщик? По лицу вижу, что ты за сутки «сделал» всех оперов.
Жоре сравнение понравилось. Я это знаю, потому что делаю и говорю все сейчас не случайно, а в силу накопленного опыта. Уверить человека в его всемогуществе и уме – один из принципов вербовки агентуры. Агента никогда нельзя ругать или оскорблять. Лучше пожурить с юмором или перевести страшные последствия его ошибки в шутку. Идеальных агентов не бывает, бывают терпеливые руководители.
– Это, Антон Павлович, дело трудное... – объясняет он мне. – Кропотливое. Чуть перегнешь палку – пиши пропало.
Да, кажется, я создал очередного агента.
– Когда он успокоился, я «подъехал», стал утешать, успокаивать. Говорю – все теперь от судьи зависит. Это, мол, я тебе как опытный зэк говорю. И между делом: «А судья-то у тебя кто?» Он возьми да назови вашу фамилию. Я, понятно, под фраера прихерился, говорю: «Струге, он бестолковый. Закроет по максимуму». Тут он не выдержал и давай меня сам расспрашивать – кто я, зачем я там и по какому поводу. Пока он спрашивал о всякой муре, я понял одно – ему нужно знать, когда я освобождаюсь. Когда узнал, что через сутки я откинусь, он чуть не вспыхнул от счастья. Давай меня уткой жареной из пакета кормить да «Мальборо» мне скуривать.
Я стал замерзать.
– Покороче и по существу, Жора.
– Он велел мне запомнить номер телефона и кое-что передать на словах.
– Номер? – Я слегка запрыгал на месте и стал размахивать руками. Одежды от «Lee Cooper», в отличие от «Columbia», холодом почему-то никто не испытывает.
Прыгать я перестал сразу после того, как мой «откинувшийся» лишенец назвал три числа.
– Ты ничего не перепутал? – Я навис над бомжем, как фонарный столб.
– А че тут путать? – удивился он. – Сын у меня семьдесят восьмого года рождения, отсидел я по кругу, в общей сложности, тринадцать лет и все три раза в восемнадцатой колонии.
Да, тут не перепутаешь...
– А что велел на словах передать?
– Позови, – говорит, – отца Вячеслава. Я его спрашиваю – мол, как его зовут, отца-то? Отца того Славика? А он опять, как отмороженный: «Позови к телефону отца Вячеслава». Я говорю: «Да как отца-то зовут?!!» Так и не добился. Знаете, Антон Павлович, это поколение уничтожит само себя. Я от безнадеги согласился, и он сказал: «Передай, что меня закрыли и пусть он товар до моего освобождения не трогает». Короче, полный отстой. Если вы мне за этот бред дадите не пятьдесят рублей, а сорок восемь семьдесят, я не обижусь.
Я дал сто. На две по «сорок восемь семьдесят». Отдавая Жоре сотню, глупо предполагать, что он потратит их на кино или восстановление паспорта. Мы с ним встретимся в девять часов вечера.
...Вот и пожалуйста. Я всегда говорю, что шкурные дела я шкурой и чувствую. Чесотка поразила меня сразу, едва батюшка наложил на меня крест. Посредник между господом и нами, его рабами. А я-то по наиву полагал, что в Тернове есть только одно место, куда еще не проникла мохнатая рука беспредельщиков! Храм божий. Погорячился я с этим выводом. Теперь можно с уверенностью заявить, что в Тернове святых мест нет.
«Товар», «товар»... Глубокие сомнения одолевают мою душу, когда я предполагаю, что Малыгин- младший попросил отца Вячеслава не трогать, вплоть до его освобождения, партию новых зимних сапог терновского производства. Трудно представить двоих этих людей, занимающихся бизнесом на законных основаниях. Одному сан не велит, а другому – роль «отмывателя» наворованных капиталов. Нужно ехать к Пащенко. Это его дело. Он мечтал «поставить раком» Интерпол? Пусть ставит.
В девять часов я, Вадим и Жора, чувствующий себя неловко при виде человека в мундире советника юстиции, собрались у прокуратуры. Наверное, бродяга считал себя последней сукой, сдающей «пацанов», а может, и нет. Так всегда все и происходит. Сначала делают что-то по просьбе «мента» – незначительное, не располагающее к дальнейшему сотрудничеству, а потом внезапно убеждаются, что сели на крепкий крючок. Вероятно, в зоне Жора занимался чем-то подобным, раз смирился, а не взбунтовался.
– Прибыли? – поинтересовался порозовевший прокурор.
По тому, что он порозовел еще до выхода из прокуратуры, я догадался, что Вадим «взял след». Моя проблема странным образом вошла в круг интересов транспортной прокуратуры. Даже если бы Пащенко не был моим другом, он сейчас вынужден сотрудничать. И чем больших успехов добивалась в его лице прокуратура, тем выгоднее это было мне.
