– Вообще-то, Антон Павлович, за такие дела руки линейкой отшибать нужно, – приветствует меня старый опер, едва я отодвигаю в сторону дверь его микроавтобуса.
– Ты это мне, великий комбинатор? Вы бы еще на «Скорой помощи» наблюдением занялись. Если Зверков тронется вместе с Аллой, советую пересесть в ваши машины. Они, кажется, рядом с этим рефрижератором стоят? Или я ошибся?
– Ты ей веришь, Антон Павлович?
– Да. – Я прячу взгляд, потому что обманываю не только Земцова, но и себя. Я не верю ей, а хочу верить. А между этими понятиями – пропасть...
В углу этого уютного, теплого «морозильника» – приспособление, похожее на то, за которым управлялись телефонистки в начале прошлого века. Штырьки на проводах, огоньки, клавиши и тумблеры. Но сходство обманчиво. Если верить Земе, то его «конторе» этот передвижной радиолокационный центр подарили спецы из Германии в рамках сотрудничества и взаимопомощи. Остается лишь догадываться о том, что в обмен подарила «контора» Александра Владимировича. Наверное, часы «Командирские» и методичку по получению признательных показаний у человека, не имеющего к совершенному преступлению никакого отношения.
– Связь пошла, – констатирует оперативник у «агрегата» и увеличивает звук...
– Здравствуй, крошка... – Я слышу фразу, и перед моими глазами, как наяву, встает сморщенная голова с несимметричными ушами. Несоответствие между фразой и визуальным представлением заставляет меня состроить двусмысленную мину.
Земцов понимает меня превратно и, едва в ответ звучит: «Здравствуй, милый», тычет в агрегат пальцем: «Это ей ты веришь?»
– Я принесла тебе то, что ты просил, Руслан, – говорит Алла.
– Что? А, это... Ну, давай, давай... – Я слышу шуршание бумаги. Это Зверков прячет в карман совершенно не нужную ему повестку. Этот маленький служебный проступок Аллы – лишь подтверждение ее готовности для будущего большого дела. – Поехали, отдохнем?
– Нет, Руслан, нет!.. У меня рабочий день. Ты хочешь, чтобы Струге меня заподозрил в чем-то?
– А в чем он тебя заподозрит? – Хохоток Зверкова напоминает кашлянье гиены при виде мертвого льва. – В любви?
– У меня же дела, Руслан... Нехорошо получится... – Алла «отбивается».
Земцов ядовито ухмыляется:
– А ты позвони ему, девочка. Скажи, голова закружилась, едва не упала в столовой. – Зверков проявляет чудеса изворотливости, стараясь ввести судью Струге в заблуждение. – С девочками это иногда бывает.
– У меня неподходящие для отдыха дни, Руслан... Это с женщинами тоже иногда случается.
А вот виртуальный Струге, кажется, сумятицу превнес добрую! Я даже слышу, как скрипят в черепе отморозка мысли.
– Ну, отдыхать можно по-разному, – предполагает он.
– Руслан, когда я была маленькая, я так соску засасывала, что у меня челюсти сводило. Потом родители их разжимали ложкой.
По наступившему молчанию внутри «девятки» и по зримо шевелящимся волосам на голове Земцова я догадываюсь, что Алла, как говорят артисты, слегка «зажата». Зажата, а потому и говорит маленько не в текст.
– А на фига, блин, ты мне это рассказываешь? – спрашивает не умеющий думать масштабно Зверков. – В смысле, милая, я тебя в ресторан приглашал.
– Пойми, Руслан, если я вызову недовольство Струге, потом не смогу больше ничем тебе помочь, – отвечает моя сообразительная секретарша. – Он убирает от себя всех подозрительных.
Вот когда я узнаю об истинных мыслях своего помощника! Ситуация, пользуясь которой можно все о себе узнать.
– Да пошли ты этого оленя подальше! – восклицает Зверков. – Хочешь, я ему рога вправлю?
Так, один подбитый глаз в пассиве Руслана Егоровича уже есть.
– Он не олень... – тихо произносит Алла. – Он сам может рога вправить...
– Ты так полагаешь, потому что, крошка, тебе настоящие мужики еще не встречались. И твой Струге давно не обсирался в мужских руках.
Слишком прозаичное начало для укладывания в постель поэтической души Аллы. Зверков ошибся, занеся себе в пассив еще один минус. Я знаю секретаря, поэтому начинаю волноваться. Она сейчас может забыть о поставленной задаче и послать всех подальше. Если я лишь пошатнул пьедестал с бюстом ее героя, то сейчас сам герой ломом сбил себя с постамента. Но мое волнение проходит, едва я убеждаюсь в том, что Алла очнулась гораздо раньше, чем я предполагал.
– Тогда давай я позвоню ему, – предлагает она.
Умница!
И через полминуты в моей руке начинает пиликать мобильник. Земцов довольно качает головой. Все идет по его плану.
– Да! – отвечаю я.
– Антон Павлович, это Алла. У меня что-то заболела голова.
– Скажи про менструацию, – добавляет в аппаратуру «мороженщиков» виртуоз шпионских игр Зверков.
– Наверное, это заболевание, Алла, – предполагаю я. – Ты так часто ходишь в туалет. Когда ты в последний раз была у гинеколога?
Представляю, о чем сейчас думает Руслан Егорович.
– Вы же знаете, что неделю назад, после последнего аборта. Сейчас я на уколах.
Земцов, открыв рот, смотрит на меня. То же делают и остальные опера. А что делать? Не объяснять же мне им параллельно, что я на пару с Аллой охлаждаю сексуальный инстинкт ее рыцаря. Им невдомек, что больше всего на свете Алла сейчас боится того, что кожаная голова с ушами повалит ее на заднее сиденье.
– Хорошо, Алла, – заключаю я голосом личного врача. – Иди домой, но завтра будь на работе без опозданий.
Знала бы она еще, что я сижу в пятидесяти метрах от нее! Может, и вела бы себя более раскрепощенно. И не боялась бы. Я знаю Аллу.
Я ловлю момент, когда Зверков начинает с кем-то в машине разговор, и быстро шепчу:
– Алла, я в десятке метров от тебя. Езжай, куда он скажет.
– До свидания, Антон Павлович. Я все поняла. – В трубке раздается облегченный вздох. – Я все поняла... Завтра – без опозданий.
Я кладу трубку в карман.
– О чем шептала братва?
– Они едут на дачу к Сержу, – поясняет Земцов. – К Басе, значит. Сейчас будут танцы, вино и шоколад. А потом мы потеряем связь через твой чемодан, потому что таскать его за собой по даче она не сможет.
Тем временем «девятка» тронулась с места и направилась в сторону проспекта Ломоносова. Перед самым салоном одежды для молодоженов будет тот самый сверток на улицу Серафимовича. Она ведет к выезду из города. Значит, «слухач» Земцова не ошибся.
– Что будем делать? – спрашиваю я.
– Ничего, – Зема жмет плечами и отводит взгляд. – Пусть идет на дачу. После мы ее «примем».
Мои глаза мгновенно застлал туман.
– Когда – после? Саша, мы с тобой договорились...
– Антон Павлович! – вскидывает он голову, и я понимаю, что к этому разговору он подготовился еще тогда, когда я не сел в его бутафорскую машину. – Совершено преступление! Давай не будем играть в братьев милосердия! Девчонка совершила проступок, поэтому его нужно искупать самопожертвованием. Она уже под статьей, и я не вижу смысла снимать ее с «работы». Если распускать слюни, то мы вообще ничего не добьемся.
