— Помер, помер! Спасите, люди! Спасите!
Потрясенная ужасом, она схватила голого ребенка и хотела бежать с ним в деревню за помощью.
Винцеркова едва успела удержать ее и, взяв от нее мертвое тельце, стала обмывать его, а Тэкля сидела, съежившись, у печки и громко, судорожно рыдала.
Старуха так была занята, что и не заметила, как стало совсем светло и дом ее окружили мужики, а в горницу вошли стражники с войтом и солтысом во главе.
— Ясек Винцерек у вас?
— Ищите его, если нужен! — сухо отрезала старуха.
— Ведите! Где он?
— Под фартук я его спрятала, это малое дитятко! — воскликнула она с злой насмешкой и преспокойно продолжала обмывать в корыте трупик ребенка. Но Тэкля неожиданно вскочила с места и, схватив полено, набросилась на мужчин:
— Чего вам тут надо? Псы бешеные! Отдайте мне мужа, дитя отдайте! Чтоб вам околеть под забором! Чтоб вам первым куском подавиться за мое сиротство, за мои мучения!
Она лезла в драку, но ее быстро усмирили и пошли искать Яся по всему дому и в сараях.
— Ищите, ищите ветра в поле! — кричала им вслед старуха.
Ясека они, разумеется, не нашли и, уходя, объявили Винцерковой, что, как только парень явится, она должна дать знать об этом солтысу.
— Как же, как же! Бегом побегу к солтысу и выдам вам сына! — насмехалась она, провожая их глазами до самой корчмы, куда они вошли всей компанией.
Однако к ямам она не пошла, боясь, что за ней будут следить, и за весь день ни разу не наведалась к Ясеку, хотя погода была пасмурная и все тонуло в серой унылой мути.
Только когда совсем смерклось, она взяла горшок с едой и, крадучись, побежала к яме.
Наклонясь над отверстием, она с беспокойством позвала:
— Ясек! Ясек!
Он не откликался. Старуха спустилась вниз, ощупью нашла его и в безмерной тревоге стала трясти, пока он не очнулся от тяжелого сна.
— Это ты, мать?
— Я. Приподнимись немножко.
— Ну? Были?
— Были. Утром. Я не приходила, оттого что боялась, что днем могут увидеть.
— Ко мне в полдень приходила Настка.
— Дай ей бог здоровья!
Она поставила около Ясека горшок, вложила ему в руку ложку, и он стал медленно есть.
В яме было темно, как в могиле, пахло гнилью, и в спертом воздухе трудно было дышать. Монотонно плескался дождь, стекая вниз по стенкам.
— Ну, как ты, Ясек?
— Ничего. Лучше мне. Все ждал вас, дождаться не мог… думал, уже не пойти ли самому…
— Шагу отсюда не смей ступить! — воскликнула мать в ужасе.
— Не вечно же мне лежать здесь!
— Выздоравливай, а тогда…
— Уедем? — сказал Ясь тихо, словно про себя.
— Уедем. Я уже все обдумала.
Она нащупала голову Ясека, прижала ее к своей груди и, утирая ему лицо, говорила:
— Заживем там хорошо. Не бойся.
— Это за морем, да?
— Говорят, за морем… За морем… — повторила она медленно.
— Там землю дают даром.
— И землю, и лес, и все обзаведение.
— А хоть бы и не дали, так сами себе купим!
— Так-то оно так, а все же лучше получить даром, а на свои деньги докупить еще земли.
Старуха скоро примолкла, задремав.
Невдалеке глухо шумел лес, кричали какие-то птицы, и все не утихал монотонный плеск дождя, как будто эта серая мутная ночь рыдала о минувшем дне.
— Обидно только, что не достанется Настке все, что ей пани обещала к свадьбе… Потому что венчаться тут нам нельзя. Да и все равно не тащить же корову за море! — медленно говорил Ясек, но старуха уже не слышала. Ее одолела усталость, и, убаюканная тишиной, она спала, прислонясь спиной к стенке ямы. Ясек укрыл ее своим полушубком и некоторое время охранял ее сон, потом задремал и он.
Ночь шла. Дождь утихал и на смену ему прилетел ветер. Он носился по полям, со свистом врывался в яму. Потом из мрака вынырнул рассвет и заплаканными, желтыми от зари глазами озарил мир, заглянул и в яму к спящим.
Первым проснулся Ясек и поспешил разбудить мать,
— Идите домой, а то вас кто-нибудь увидит! Мама, знаете, Настка слышала, как пан говорил недавно, что купил бы наш лужок, потому что он вклинился в его поля. Вы бы сходили в усадьбу! Он, пожалуй, дороже заплатит, чем мужики.
— Правда, и как это мне в голову не пришло! Ведь года два назад он даже присылал за этим управляющего.
— И надо все мигом провернуть! — сказал Ясек решительно.
— Вот только Герш придет. Это он людей туда переправляет.
— Да, я сам видел. А что, если не найдется других охотников ехать?
— В корчме говорили, будто через две недели поедут люди из Воли.
— Через две недели! Так я тогда уже буду совсем здоров! — весело воскликнул Ясек.
— Ну, я пошла. Вечерком еще приду.
— Сходите, мама, к помещику и к ксендзу за лекарством. Чем больше его принесете, тем скорее я на ноги встану, — говорил Ясек настойчиво, почти повелительно. Старуха даже задрожала от радости, что ее любимый сын уже так окреп и ободрился.
X
В тот же день, после полудня, Винцеркова приоделась и пошла в усадьбу — поговорить с помещиком о покупке ее луга. Как-то непривычно ей было вести с господами деловые разговоры, и дорогой она озабоченно вздыхала, обдумывала все и — в который раз! — высчитывала, сколько можно взять с помещика за луг, сколько ей дадут за землю и за все остальное…
«Шесть моргов поля хотя бы по сто рублей… Лужок — примерно тысяча злотых. А еще две коровы, свиньи, теленок… инвентарь и все, что в хате. Хату тоже отдельно надо считать… и овин. Овин Сулек купит, он еще весной приценивался».
Помещичья усадьба была расположена несколько в стороне от деревни, между горой, на которой стоял монастырь, и той речкой, что текла мимо хаты Винцерковой. Речка эта пересекала и усадебный парк, раскинувшийся по склону горы и примыкавший к монастырскому саду.
Винцеркова зашла на кухню, и там ей сказали, что господа в «садовых комнатах».
Дом был очень большой, одноэтажный, на каменном фундаменте, с островерхой, высокой крышей, на которую выходил ряд слуховых окон. Обширная терраса широкими ступенями сбегала в парк до самых газонов, огороженных низенькой, чудесно-зеленой живой изгородью.
По обе стороны террасы через газоны тянулись до самой реки аллеи красного шиповника и лиловой сирени, а из окон открывался вид на широкую полосу пшиленских лугов, замкнутых лесами, и на всю деревню, лежавшую в долине.
