— Но они были грешники, — добавляла Виола. — Грешники пред Божьими очами, иначе зачем Он подверг бы их такому наказанию? Так Он послал наказание моей сестре и мне. Я узнала о возмездии, когда была очень молода, — я получила много уроков тому, когда была очень молода, Розамунда, и ты должна запомнить это также. Прежде всего, ты не должна забывать, что Бог наказывает. У Него есть свое орудие в этом мире, и Он прибегает к нему.
У Бога есть свое орудие… Сейчас Роз была орудием Господа, увлекая убийцу Сони за собой по сырым пролетам, отдающим эхом, в том месте, где Виола и ее сестра провели свое страшное детство. Через цех бедняков, где часто ночевали бродяги, через комнату со старым колодцем. Когда свет фонаря вырезал треугольник на дощатой тяжелой крышке колодца, высветил его сквозь пыль и грязь, Симона впервые попыталась сопротивляться. Роз крепче схватила ее и ускорила шаг: вдруг хлорпромазин прекратит свое действие? От четырех до шести часов, как правило, но никогда нельзя было предсказать точно.
Истертые, проваленные ступени были покрыты толстым слоем пыли, и на каждом шагу фонарь Роз выхватывал толстые гирлянды паутины, как слои вуали. Когда она смахивала их фонарем, они съеживались на глазах.
Клетки были прямо напротив ступеней: из железных прутьев высотой с рост высокого взрослого человека и почти такой же глубины. Они располагались вдоль стен, их было восемь или десять. В каждой была дверь, сделанная также из железных прутьев, но открывающаяся наружу. На каждой был небольшой засов и висячий замок. Даже отсюда Роз увидела, что замки все заржавели от старости и сырости, но это было неважно, потому что она прихватила один с собой, расчетливо купленный в большом хозяйственном магазине в один из обеденных перерывов.
Оказалось, что она абсолютно правильно рассчитала действие хлорпромазина. Симона билась сильнее — ее попытки были короткими, робкими, они не причинили бы вреда и котенку, и уж тем более не могли помешать Роз осуществить свой план, — но она выходила из-под наркоза. Нельзя было терять времени. Роз затащила Симону в ближайшую клетку, толкнула ее внутрь и дала ей пинка, так, чтобы сучка упала. Затем она захлопнула железную верь, вынула из кармана висячий замок и замкнула его, прежде чем Симона смогла опомниться. Она подождала на лестнице, освещая клетки фонарем. Симона подползла к прутьям и обхватила их руками. В бледном свете фонаря ее глаза были широко раскрыты от ужаса, зрачки по-прежнему были сужены в точку от хлорпромазина. Ее волосы были в беспорядке, и лицо побелело от страха. Роз навела луч обратно на ступени, радуясь, что хлопромазин уже сделал свою работу и теперь Симона может осознать, что с ней произошло.
Тени плотно окружали ее, пока Роз спускалась по узкой тропинке вниз к дороге, ускоряя шаг и стараясь не прислушиваться к мягкому скрипу и легкому шепоту, стараясь не смотреть в густую тень деревьев вдоль тропинки.
Призрак Сони был по-прежнему с ней. Соня любила Мортмэйн и никогда не боялась его, она никогда не обращала внимания на зловещее кружащееся эхо. Если там и есть призраки, говорила она, то это призраки людей из рассказов. Как она может их бояться, если она так хорошо их знает?
Но Роз все время говорила Соне держаться подальше от Мортмэйна, нужно быть осторожной в таких местах. А если Соня встретит бродягу или цыгана? А если она упадет и сломает руку или ногу? Но Соня только злобно отворачивалась и говорила, что она ненавидит, когда над нею трясутся. Если она пропадет, Роз знает, куда идти за ней. Соня могла быть упрямой, конечно, она могла быть и жестокой, говоря, что она ненавидит жить с Роз, она ненавидит то, что ее не пускают в школу или не разрешают делать то, что делают другие девочки. Роз не придавала этим словам значения, она знала, что важно защитить Соню. Соня была такой особенной, такой любимой.
И вот пришел день, когда Соня пропала, и Роз пошла искать ее. Она увидела, как Симона убегает из Мортмэйна, так, как если бы фурии преследовали ее, — ей на миг показалось, что это Соня, но Соня никогда не смогла бы так бегать или передвигаться так быстро и легко. Когда Роз нашла тело Сони, она сразу поняла, что случилось. Она поняла, что близнецы как-то встретились (как им это удалось?) и что сучье отродье убила Соню. Карабкаясь вниз в шахту колодца и поднимая наверх бедное сломанное Сонино тело, Роз поклялась, что однажды она найдет Симону — Бог поможет ей, — и когда она найдет ее, то убьет.
Сначала она думала, что выследить Симону будет легко — она уже нашла маленький дом, где эта сучка Мелисса жила с Симоной, и среди горя и скорби было маленькое утешение — она знала, что однажды эти двое заплатят за Сонину смерть. Но прежде чем она смогла придумать какой-нибудь план, Мелисса исчезла из Западной Эферны, оставив лишь табличку о продаже дома в саду, но не оставив нового адреса. Подлая! Подлая змея! Но однажды наступит день воздаяния этой твари, Роз всегда знала об этом, и вот этот день наступил.
Пока она спускалась к дороге, серп луны показался из-за облака, и она посмотрела на часы. Было без четверти час. Слишком поздно, чтобы останавливаться в местной гостинице, и в любом случае она не хотела привлекать внимания к себе. Она поедет назад и остановится в одном из дорожных мотелей. Она никогда не делала этого прежде, но она знала, что они безлики и потому анонимны.
Завтра она поедет посмотреть на Симону в клетке. Тварь умрет через пару дней. Роз хотела быть там, когда это произойдет.
Начало первого ночи, и, хотя я так устала, что едва могу держать ручку, я не засну, пока не запишу, что произошло сегодня.
Я почти не запомнила дороги в деревню возле Макинлета, хотя, по-моему, Флой несколько раз подгонял нашего кучера за то, что тот ехал слишком медленно, и по меньшей мере дважды говорил ему, что тот не туда повернул. (Забываешь иногда, что Флой так много путешествовал и последние месяцы провел во Франции и Нидерландах, собирая материал для своих газет и иногда помогая выносить раненых из боя.)
Несмотря на то, что два фонаря висели по бокам тележки, на небе не было облаков, и ночь была ясной, узкие проселочные дороги были темны и трудны. Высокие зеленые ограждения закрывали нас с обеих сторон, и постепенно мне стало казаться, что мы будем трястись по темноте вечность и в вечность уже катимся. В другой момент я подумала, что мы в чистилище католиков, потому что я чувствовала, что мы попали в полосу страдания, бесконечного и серого, зажаты между двух миров и не можем идти ни вперед, ни назад.
Но даже миры когда-то кончаются, поскольку мы подъехали к освещенным зданиям и к подобию жизни и движения, и перед нами оказались деревенские лужайки с довольно некрасивым железным крестом в центре, что-то обозначающим или поставленным в память о ком-то. На дальнем конце виднелось длинное здание с низкой крышей, похожее на церковный сарай, ярко освещенный изнутри, и люди толпились у входа.
Мы заплатили за вход, и нас усадили на неудобные деревянные скамьи — не могу перестать думать, что по ужасной иронии судьбы впервые я увижу своих дочерей с деревянной скамьи в деревенском сарае. Вокруг люди смеялись и болтали, и царила атмосфера приятного ожидания. Мужчина сидел за плохо настроенным пианино и бездушно играл отрывки из Легара и Штрауса, в помещении становилось все жарче и жарче, и оно наполнялось различными сельскими запахами.
Я почти не запомнила первую часть выступления, хотя и заметила, что публика почувствовала себя немного не в своей тарелке при виде карликов и толстой женщины и человека-скелета, которые спели дуэт. Мое сердце — это верное и часто гневное зеркало эмоций! — билось так быстро и бешено, что я боялась упасть в обморок, прежде чем появятся близнецы; у меня было такое чувство, что что-то нависает над моей головой и бьется огромными невидимыми крыльями. Через несколько минут я увижу их, я увижу моих детей.
И тогда пианист заиграл легкий, напоминающий восточный напев «Три девочки из школы мы», и они появились без объявления. Соррел и Виола, два связанных существа, которые вместе лежали в колыбели… Я назвала их в честь колокольчика и кислицы, и первый раз — единственный раз, когда я видела их, — они лежали в беспомощных объятиях, и их крошечные ручки доверчиво хватали меня за пальцы…
