младший брат – точная копия меня, только в фокусе: талия поуже, черты лица более определенные и точные, волосы – прирученные, а не торчат мятежно во все стороны. Ступни у него, разумеется, хорошей формы и могут похвалиться явным подъемом. Люк из тех мужчин, на которых хорошо сидят даже дешевые костюмы. Однако он предпочитает носить только дорогие, потому что он возмутительно преуспевающий юрист и может себе это позволить.
Стоило мне сесть, он сказал:
– Твердая четверка.
– Четверка? – Я одобрительно кивнул. – Стул или стол?
– Стул.
– Хороший знак.
Наш отец, проявляя ту самую швейцарскую въедливость, которую так жарко отрицал, когда мы были детьми, научил нас определять уровень ресторана по тому, что происходит с вашей салфеткой, когда вы встаете из-за стола в туалет. Если официант ее игнорирует и она забытой горкой остается на вашем стуле, то оценка заведению только удовлетворительно, а само оно недостойно отцовского (и нашего) внимания. Если салфетку снова сворачивают в первоначальную форму (веер, горный пик или, упаси господи, лебедя) и ставят на ваш прибор, значит, тут слишком стараются. Истинный класс – когда складывают один раз по вертикали, после чего готовую салфетку оставляют на спинке стула, так как это предполагает, что прием пищи есть процесс, а салфетка – инструмент. Став взрослыми, мы, братья Бассеты, превратили «тест на салфетку» в официальный конкурс, выставляя от одного до пяти баллов за то, насколько назойливо ведут себя официанты, совершая те или иные действия с ней, удается ли им выполнить что положено до того, как вы вернетесь, или они вообще меняют салфетку на новую, считая, что первая уже испачкана. Тест оказался на удивление надежным. Немного нашлось таких ресторанов, которые набирали в нем четыре или пять баллов и в которых невкусно кормили.
Сегодня мы пошли в новое местечко под названием «Камера высоко подвешенных туш» возле Смитфилдского мясного рынка. В меню – основательные порции отличного мяса безо всяких генетических модифицикаций и приготовленного по классическим рецептам. Декоршик рубщиков мороженых туш: голые кирпичные стены, посыпанные песком полы, элегантные голые лампочки – в Лондоне начала Двадцать первого века подобный сдержанный минимализм обходится в сто тридцать фунтов на двоих. В качестве ваз здесь стояли на столах выскобленные от мозга и закупоренные с одного конца говяжьи кости с одним красным тюльпаном. Хлеб подавали в краниальной впадине перевернутого вверх ногами бараньего черепа, который покачивался взад-вперед на хребтообразном выступе. «Камера высоко подвешенных туш» своего подхода не стеснялась.
Когда мы сделали заказ, Люк сказал:
– Мне звонила Линн.
Свирепо выпятив нижнюю губу, я произнес, по-гангстерски растягивая гласные:
– Крутишь с моей девчонкой?
Он усмехнулся.
– Ну разумеется. Но по юношескому безрассудству сам проговорился о звонке.
– Элементарная ошибка.
– Вот уж точно. В следующий раз буду умнее.
– Она знает, что у тебя проблема с размером… – Я кивнул на его пах.
Он расширил глаза.
– Да, она боится, что не вместит меня целиком.
Я с отвращением отшатнулся.
– Ох ты, вот уж спасибо, Люк. Какая восхитительная картина.
Он почесал шею сзади и отвел глаза, посмотрев куда-то мне за плечо.
– Собственно говоря, она считает, что ты рехнулся.
– Да? И как же?
– Ну, вообще, знаешь ли. Она встревожена.
Я цапнул из бараньего черепа ломоть хлеба с толстой коркой.
– Не волнуйся.
– Я-то не волнуюсь. Я всегда считал, что ты никчемный, антисоциальный мерзавец. Но Линн, сам понимаешь…
– Что она сказала?
Люк пожал плечами.
– Что у тебя крутой припадок извинений. Просишь прошения у всех напропалую. У шеф-поваров, у учителей, у мусорщиков. Она сказала, ты выкопал даже Венди Коулмен. Это правда?
Жуя хлеб, я кивнул.
– Приятно было ее повидать.
– Она запустила руку тебе в…
– Перестань, Люк. Пора наконец повзрослеть.
Он закатил глаза, и я тут же пожалел, что так выразился. Но Люк только деланно понурился и саркастически сказал:
– О, извини, мой старший брат.
Мы немного помолчали, придавленные чрезмерным багажом братских отношений.
А потом:
– Она все еще, ну, сам знаешь, крупная деваха?
– Не обратил внимания, – солгал я. – Это не имеет значения. Я не за тем к ней ходил.
Он раздраженно вздохнул.
– Тогда зачем же?
– Чтобы привести в порядок стопы.
– Э?…
– Она ортопед.
– Толстая Венди – ортопед?
– У каждого свое призвание.
– Тут она, пожалуй, переплюнула Стефана, а ведь он в солдаты подался.
– Давай не будем об этом.
Он тоже потянулся за хлебом.
– Нет, серьезно, что ты затеял? Может, нам с мамой взять тебя под опеку?
Я пожал плечами.
– Мне кажется, я поступаю правильно, вот и все. На самом деле я затем тебя сюда пригласил.
Он откинулся на спинку стула. Он явно заинтересовался:
– Валяй.
Подали мясо, и мы приступили к еде.
– Я вспоминал наше детство, и, знаешь, мне просто хочется попросить прощения. Я плохо с тобой обращался.
Теперь уже Люку стало не по себе. Он сделал вид, что увлеченно соскабливает куски мяса с бычьего хвоста на своей тарелке.
– Но ведь старшим братьям так и положено, разве нет?
– Почему мы должны, не рассуждая, поступать как положено? Например, в тот день, когда я так тебя довел, что ты едва не перепрыгнул обеденный стол. Это было…
Люк рассмеялся.
– Ловко было придумано.
– Ужасно было придумано.
– Это важно?
– Думаю, да. Мне чертовски стыдно. Мне очень жаль, вот и все.
Он прикусил губу, вид у него стал смущенный.
– Как тебе? – Он указал на мой жареный свиной желудок с маринованными сливами.
Положив вилку и нож, я отодвинул тарелку.
