— Стало быть, ему пришлось поспешно бежать, бросив, наверное, даже вещи?
— Вот именно. Вся мебель так и оставалась в квартире до тех пор, пока миссис Брандес, его мать, не забрала ее.
— А вы, случайно, не знаете, где я могла бы прямо сейчас встретиться с миссис Брандес?
— В наш век это, знаете ли, исключено. Пока проблема ракетных кораблей не решена, прямо сейчас вам с миссис Брандес встретиться не удастся, потому что в данный момент она находится в Париже.
— Значит, она перебралась в Париж? — вздохнула Эвелин.
— Совершенно верно, — ответил швейцар, придвинул к двери стоявший в прихожей стул, сел и закурил. — Теперь-то, когда самолеты появились, в Париж можно быстро добраться, а вот я помню времена, когда это считалось настоящим путешествием.
— Не могли бы вы сообщить мне парижский адрес миссис Брандес?
Швейцар, шлепая туфлями, отошел куда-то. Когда он вернулся, на носу у него были очки в проволочной оправе, а в руках — блокнот.
— Вот, пожалуйста!… По этому адресу мы отослали мебель. Запишете?… Такие вещи надо записывать, а то ведь память подводит, случается. Так вот: Париж… Записали?… Улица Мазарини, 7…
— Спасибо. И до свидания — мы очень спешим.
— Ну, а я еще немного посижу, покурю.
— Спокойной ночи.
…В эту ночь они не сомкнули глаз. Такая нелегкая проблема: поехать в Париж! Дорожные расходы, гостиница, питание… «За какие деньги, господи?» — вздохнула вдова. А ведь когда-то такая поездка показалась бы ей мелочью.
Когда — то! Когда бедный покойный мистер Вестон еще не пустился в биржевую игру, у них была даже своя автомашина.
— Похоже, что опять только Мариус сможет помочь нам, — вздохнула миссис Вестон.
— Я думаю, что на дядю можно рассчитывать.
И они не ошиблись. На следующее утро Эвелин стояла уже в примерочной, где царило, как всегда по утрам, рабочее настроение. Мистер Бредфорд стоял как раз перед сметанным на манекене пальто, разглядывая его взглядом эксперта.
— Ты поедешь на континент, — проговорил он и, чуть наклонив голову, вынул из кармана жилета небольшой кусок мела, чтобы отметить моста для пуговиц. — Деньги будут. Дело надо довести до конца — хоть получится из него что-нибудь, хоть нет. Судьба все равно, что пьяный портной: начинает кроить и, поди разберись, что у него получится. Двести фунтов наличными у меня есть, девочка, и ты их получишь на дорогу. Мне кажется, что сам господь бог подтолкнул того каторжника написать такое завещание, хотя вообще-то доверять таким людям особенно не приходится. Но я все равно не смог бы спать спокойно, если бы ты упустила такой шанс. А для портного хороший сон — великое дело, потому что работа у нас, что ни говори, умственная.
Эвелин, однако, не слушала дядю.
Случайно взглянув в окно, она увидела на противоположной стороне улицы высокого, лысого мужчину с изуродованным носом…
Когда сверкающая «альфа-ромео» лорда Баннистера остановилась у причала, известного ученого ожидал там довольно-таки неприятный сюрприз. Трап отправлявшегося в Кале судна был окружен журналистами и фотографами. Как и большинство ученых, лорд был. человеком скромным и застенчивым. Он ненавидел шумиху, сопровождающую в наше время любое научное открытие. Хотя лорду Баннистеру не было еще и сорока лет, он уже считался за свои исследования сонной болезни одним из несомненных претендентов на Нобелевскую премию. Совсем недавно английский король лично приколол к его фраку один из высших орденов страны, а о его популярности в обществе нечего и говорить — она достигла той высшей для ученого точки, когда о его теории становится модным говорить даже среди тех, кто, по сути дела, ни слова в ней не понимает. Предложенная Баннистером генная теория сонной болезни под торжествующим знаменем интеллектуального снобизма вторглась в кафе и вместе с психоанализом и теорией относительности проникла в словарный запас желающих чем-то выделиться банковских служащих, и теперь уже только шаг отделял эту несчастную теорию от воскресных приложений к бульварным газетам.
Баннистер направлялся в Париж, чтобы прочесть лекцию в тамошнем университете. Оттуда он собирался на полгода уехать в Марокко, где у него была вилла с участком, специально приспособленным для изучения тропических болезней. Большую часть года он привык проводить именно там и уже сейчас тосковал по тропическому уединению.
Лорд был человеком не только скромным и застенчивым, но к тому же серьезным и замкнутым.
Помимо всего прочего, в его биографии таилось несколько семейных трагедий. Его считали человеком не слишком счастливым. Братья его умерли молодыми, а теперешняя поездка находилась в тесной связи со сравнительно еще удачным концом неудачного брака: в этот самый день суд вынес наконец решение в его процессе о разводе. Лорд был рад, что его неприятное дело удалось все-таки сохранить в тайне. До сих пор он жил в постоянной тревоге, опасаясь, что кто-нибудь из следовавших за ним стайкой журналистов пронюхает о том, что он разводится со своей женой.
Можно поэтому понять, что лорд Баннистер испуганно отшатнулся от встретивших его целым залпом магниевых вспышек фотографов — настолько испуганно, что непроизвольно подставил ножку спешившей следом за ним молодой даме, которая вместе со своим багажом так и растянулась прямо посреди лужи. Журналисты мгновенно испарились, не желая ввязываться в возможный скандал. Лорд замер на месте, не зная, что ему делать. В своей научной деятельности с аналогичными случаями ему встречаться пока не приходилось. Дама поднялась и глазами христианской мученицы посмотрела на ученого.
— Извините… — пролепетал лорд. — Я возмещу весь ущерб… мое имя лорд Баннистер.
— Ученый! — с воодушевлением воскликнула дама, забыв о своем достойном сожаления виде. — Рада познакомиться с вами, милорд.
— Я со своей стороны… — пролепетал профессор и, собравшись с силами, пожал испачканную в грязи руку энтузиастки. — Я тоже рад, вернее, сожалею…
Лорд постарался поскорее покинуть место несчастного случая, хотя первоначально собирался проследить за погрузкой своей машины. Теперь это, однако, его уже не трогало. Он был по-настоящему зол на эту неуклюжую девчонку. Эта история может ведь попасть в газеты. Господи! Что они напишут?! Счастье, что они еще не пронюхали о разводе… Хотя бы на корабле не оказалось знакомых. Последнее пожелание выглядело вполне выполнимым, поскольку Баннистер знакомства заводил редко и только в тех случаях, когда уклониться от этого было невозможно. Мягкий характер не позволял ему быть откровенно грубым.
На этот раз Баннистеру, однако, не повезло. Первым, кого он встретил на корабле, был редактор Холлер со своим широким лицом, украшенным золотым пенсне. Один из тех представителей прессы, которые не раз уже удостаивали своим вниманием деятельность лорда. И что за невезение! Оказалось, что он тоже направляется в Марокко, потому что привык свой отпуск всегда проводить в Африке. Нечего было и думать, что разговор с Холлером затянется меньше, чем на десять минут, но, поскольку беда редко ходит одна, на этом же судне возвращался на родину после визита в Лондон мэр Парижа, который тоже был знаком с Баннистером. В результате десять минут превратились в полчаса, отягощенные коктейлем и редкостной говорливостью парижского мэра. Говорливость лорд всегда считал довольно-таки неприятным качеством.
Мэр радостно сообщил, что, судя по всему, будет принят в члены одного из стоящих на страже морали обществ, почетным членом которого был и лорд Баннистер. Лорд ответил, что будет счастлив быть коллегой мэра. Холлер пообещал, что задержится немного в Париже, чтобы написать отчет о лекции Баннистера. Ничего страшного: самое большее, добираться в Марокко придется самолетом.
Несколько бездельников подошли к лорду, выпрашивая автографы. Идиотизм какой-то — автографы! Они, тем не менее, стояли, улыбаясь и нахально разглядывая лорда, словно он был молоденькой девицей, а они — уличными фланерами. Баннистеру же оставалось только одно — постараться поскорее и повежливее спровадить их. У него гудело в голове, капли пота стекали по лбу.
— Вам, милорд, приходилось уже видеть восход солнца над Ла-Маншем?
Этот идиотский вопрос задан, разумеется, Холлером. И надо отвечать на него. Ничего не
