Деньги, семейные драгоценности… Если бы вам приходилось изучать философию, вы бы знали слова Аристотеля: «Лишь то истинно, что вечно».
— Я изучала философию, так что знаю, что слова эти, увы, принадлежат не Аристотелю, а Гермесу Трисмегисту.
Наступило неловкое молчание. Лорд и сам знал, что не слишком силен в философии, и поэтому полученный удар не очень задел его самолюбие. Уже через несколько мгновений он сдержанно проговорил:
— Вряд ли сейчас подходящее время для философских дискуссий. К тому же, я полагаю, вы навестили меня не ради них.
Он вновь склонился к книге. Долг джентльмена защитить обратившуюся к нему за помощью женщину, но беседовать с нею он не обязан. Особенно если она поправляет всемирно известного ученого. И уж тем более если у нее находится достаточно дерзости, чтобы оказаться правой. Эвелин с испуганным видом сидела в одном из кресел за спиной Баннистера. Больше она не заговаривала.
Профессор хотя и смотрел в книгу, но не читал. Он был сердит на эту девчонку. Вот уже второй раз она, словно вихрь, врывается в его существование, нарушает его спокойствие. Настоящий циклон!
Циклон!
Да, это удачное сравнение. Профессору случалось наблюдать, как душное тропическое безветрие, когда листья едва шевелятся в неподвижном воздухе, сменяется вдруг бешеным вихрем!
Что она там сейчас делает, эта девчонка? Кажется, он слишком уж сурово обошелся с этим специализировавшимся на философии вихрем. Наверное, сидит, погрустнев и не смея шевельнуться, может быть, даже плачет.
Он обернулся, чтобы сказать пару дружеских слов своей гостье.
Эвелин спала.
Чуть приоткрыв рот и опустив голову на спинку кресла, она спала, совсем как ребенок.
Профессор вынужден был признаться перед самим собой, что девушка очень красива.
Пробормотав что-то себе под нос, он продолжал читать, по временам беспокойно поглядывая на девушку. Она, однако, крепко спала. Сильно, наверное, устала.
Так прошло полтора часа. Девушка дышала ровно и спокойно, профессор читал — гораздо менее спокойно.
Начало светать.
Баннистер забеспокоился. Скоро они будут в Кале. Девушке самое время вернуться в свою каюту — прежде чем проснутся и начнут выходить на палубу другие пассажиры…
— Мисс Вестон!
Девушка испуганно вскочила на ноги. Какое-то мгновенье она явно не могла понять, где находится. Потом ее охватило чувство стыда. Лишь из ряду вон выходящие события последних двух дней могли нарушить ее душевное равновесие до такой степени, чтобы настолько уж переоценить значение ее ночной встречи с Гордоном.
— Прошу извинить меня, профессор…
— Что такое женские нервы, я знаю, — ответил он, махнув рукой. — А теперь спокойно возвращайтесь к себе, пока никто вас тут не увидел.
Проводив Эвелин до двери, он вышел вместе с ней в коридор. И вот тут-то произошла катастрофа. Сам дьявол не сумел бы подгадать более неподходящего момента! Прямо напротив каюты, опершись о перила, стояли в ожидании восхода солнца мэр и редактор Холлер. С ними была и словоохотливая супруга мэра. Они сразу же увидели Эвелин и профессора. Увидел мэр, увидела его супруга, увидел редактор Холлер, увидело солнце, как раз начавшее подниматься над Ла-Маншем.
Эвелин была в лиловом кимоно, а профессор в отчаянии… Несколько мгновений царило молчание, а потом мэр чуть хрипловатым голосом проговорил:
— Решили все-таки посмотреть восход солнца, милорд? Я вижу, что и леди Баннистер тоже, кажется, принадлежит к любителям природы?!
Между тем Холлер успел уже щелкнуть висевшим у него на груди фотоаппаратом, сняв в лучах восходящего солнца ошеломленно глядящую на него молодую пару. Затем он подошел к ним, чтобы представиться:
— Редактор Холлер… Счастлив познакомиться с вами, леди Баннистер.
Представились и мэр, и его говорливая супруга. Им даже в голову не пришло, что женщина, вышедшая из каюты профессора, может быть кем-то, кроме его жены. Эвелин не решалась даже рот раскрыть, а лорд бормотал что-то совершенно невнятное. Когда они пришли в себя, тройка любителей природы уже успела тактично удалиться, объяснив смущение молодой пары домашним костюмом леди Баннистер. Разумеется, она чувствовала себя неудобно. Холлер дурно сделал, что подошел к ней, заметила супруга мэра.
— Я, кажется, такого натворила… — испуганно проговорила Эвелин, оставшись наконец наедине с профессором.
— Дорогая моя, вы похожи на циклон — только намного опаснее. Знаете, что вы наделали? Я только что развелся со своей женой! Это держится в полной тайне, и они сейчас, конечно, решили, что вы и есть моя жена. Придется немедленно вывести их из этого заблуждения…
— Но, милорд!… Что они подумают обо мне?! Да и о вас тоже! Надеюсь, я имею дело с джентльменом, которому известно, что значит для женщины ее репутация.
— Сожалею, но во второй раз жениться я не намерен.
— Я не имела в виду такое радикальное решение. Думаю, достаточно будет, если в Кале мы вместе сойдем на берег. Мы ведь скоро уже прибудем туда. А до тех пор пусть думают, что я ваша жена. Таким образом и о вашем разводе никому не станет известно. А потом, когда ваши знакомые разъедутся, я поблагодарю вас за любезность и мы расстанемся навсегда!
— Согласен!
На пристани им и впрямь пришлось пережить несколько мучительных минут, когда мэр и редактор прощались с ними, то и дело именуя Эвелин «миледи», отчего профессор поминутно краснел. Однако, в конце концов они остались одни. Баннистер ждал, пока на берег выгрузят его машину, купленную всего несколько дней назад чудесную «альфа — ромео». Эвелин, поручив отправить свой багаж на вокзал, попрощалась с ним.
— Еще раз спасибо. Право, мне стыдно за себя, — сказала она и медленно ушла, грустно опустив голову.
Профессор смотрел ей вслед. Кто бы она могла быть? Незаурядная женщина, в этом нет сомнений. И очень симпатичная. Ему почти недостает ее… Хотя неразберихи наделала, конечно, немало. Теперь в Париже придется выдумывать что-то на тему о том, куда девалась его жена, а он ненавидел ложь. В первую очередь потому, что она делает жизнь неуютной, а профессор стремился жить спокойно и уютно. Девушка, тем не менее, очень милая…
Он вновь мысленно увидел ее, спящую, как ребенок, с приоткрытым ртом и свесившейся набок головой.
Эвелин грустно забилась в уголок пульмановского вагона. За те несколько часов, которые она провела рядом с профессором, она почувствовала, насколько бедной, преследуемой девушке легче, когда с нею рядом мужчина. А теперь она вновь одна.
Людей в поезде было мало. Ей удалось найти купе, в котором, кроме нее, никого не было. За окнами скорого поезда, с презрительным свистом проносившегося мимо мелких станций, мелькали поля и реденькие рощи.
В дверь купе постучали.
— Разрешите?
Вошедший был очень высоким, лысым мужчиной с изуродованным шрамом носом.
Как ни странно, сейчас Эвелин испугалась гораздо меньше. Страх, который она испытала на корабле, был больше данью издерганным нервам, чем следствием трусости. Она боялась этого человека и теперь, но далеко не так сильно.
Она кивнула, словно ответив на вопрос, и, не обратив внимания на протянутую руку, снова повернулась к окну. Несколько коз лениво щипали редкую траву вдоль насыпи.
