Хопкинс исчез. Теперь предстояло отыскать барахлишко Левина, где завалялось письмецо от Франсуа Барре, так и не прочитанное адресатом. Нужный отсек мы нашли без труда.
– Вот оно! – обрадовался Ничейный. – Поспеши к месту встречи! – И отклеил бумажку с номером.
– А ты?
– Я должен заполнить опустевшие отсеки какими-нибудь чужими вещами и прилепить к ним эти наклейки. Чтобы не догадались, чье имущество пропало. А потом проверю, не оставили ли мы следов. Поторапливайся!
Уходить мне не хотелось, но с Альфонсом не поспоришь. Я вернулся к тому месту, где мы оставили Вюрма. Чурбан Хопкинс уже был здесь, а ровно к одиннадцати подоспел и Ничейный.
На мой взгляд, той ночью мы поставили беспримерный мировой рекорд по краже со взломом: за час проникнуть в хозяйственный корпус, взломать складские ворота, похитить нужную вещь и вернуться к исходному пункту… Желающие могут попробовать!
Вюрм храпел оглушительно, так что в целях предосторожности пришлось поставить глушилку в виде рюкзака.
Сперва мы обследовали узелок Франсуа Барре. Здесь были вещи, которые не разрешалось брать с собой в лагерь, главным образом книги.
Как вам известно, я тоже человек начитанный. «Жиль Блаза», «Гвиневеру», «Похождения Рокамболя» я уже упоминал, но кроме этих основополагающих трудов я люблю перечитывать историю рыцаря Лоэнгрина по кличке Лебедь – без этого в наше время образованному человеку и шагу не ступить. Франсуа Барре, судя по всему, питал к литературе такую же слабость, как и я. Правда, он больше стихами увлекался: тут были томики какого-то Данте, Пушкина и Браунинга. Ну, этого мы тоже знаем, он не только стишки кропал, но и револьвер изобрел.
Больше ничего в узелке не было, только фотография девушки, датированная прошлым годом и с подписью: «От Ивонны». Ага, это, стало быть, сестрица Франсуа, та самая, что Хопкинсу письмо прислала. Красоты неописуемой: лицо тонкое, печальное, ум и порода сразу сказываются, и видно, что душа добрая. Альфонс Ничейный как впился в фотографию взглядом, так из рук и не выпускал.
– До чего хороша! – еле слышно выдохнул он.
– Похожа на одну кинозвезду, – со знанием дела заметил я. – Влюблена была в меня прямо до безумия.
– И так понятно, – буркнул Хопкинс. – В здравом уме кто ж в тебя влюбится!
Чурбан, он и есть Чурбан, что с него взять! Альфонс Ничейный сунул к себе в карман фотографию, которую не имел права присваивать, и мы стали потрошить сундучок Левина.
Здесь узлов было побогаче.
Первым делом мы извлекли стопу – несколько десятков! – ресторанных меню в кожаных папках да с золочеными надписями. Названия некоторых блюд были подчеркнуты карандашом, против других стояли пометки в виде восклицательных знаков. Затем нам попались несколько штук пышно разукрашенных подставок для торта, пакетик зубочисток и связка ножей-вилок-ложек с эмблемами разных ресторанов. Хранилась тут и вовсе диковинная вещь: допотопный дамский корсет из китового уса с жирной надписью, словно намалеванной кистью: «Маленький сувенир великому Левину».
Судя по габаритам «маленького сувенира», дамочка тянула пудов на пять.
– Смотрите-ка! – воскликнул Альфонс Ничейный, доставая книжицу в ярком бумажном переплете с цветными буквами на обложке, которые складывались в слова:
В книжке действительно содержалось описание рецептов двух сотен блюд «а-ля Левин». На заглавном листе была помещена фотография, изображавшая учителя в окружении «благодарных учеников» и помеченная датой шестнадцатилетней давности. Все участники группового снимка красовались в белых поварских передниках до колен и колпаках… А под фартуками… Да что за чертовщина, в пижамах, что ли, они занимались стряпней?! Одежка явно полосатая.
Но самый большой сюрприз преподнес нам Левин. Великий мастер, на которого сейчас тошно смотреть: небритый, неряшливый оборванец, ни дать ни взять подзаборный бродяга. Каким же он был в расцвете славы, шестнадцатью годами раньше?
Хотите – верьте, хотите – нет – в точности таким же, будто снимок был выполнен сегодня. Неухоженный, в неописуемо рваном тряпье…
– Интересно все же, кто он такой, этот Левин? – задумчиво произнес Альфонс Ничейный, при свете фонарика внимательно изучая фотографию.
– Повар какой-нибудь, – предположил Хопкинс.
– А его ученики?
– Поварята да поварешки, – сострил я.
– Мне эти «поварешки» больше напоминают воришек.
Действительно, если хорошенько приглядеться, разношерстная компания выглядела странновато.
– Ну наконец-то!.. – На свет божий было извлечено письмо от Франсуа Барре, которое так и завалялось непрочитанным среди вещей Левина.
Казалось бы, какое нам дело до этого Барре с его бедами, но мы невесть с чего разволновались до крайности. Альфонс вскрыл конверт, и мы, заглядывая ему через плечо, прочли:
«Левин!
Это мое письмо вызвалась украдкой доставить на почту одна девушка из местных. Я в состоянии написать лишь несколько строк, а этого слишком мало, чтобы изложить суть. Я болен. Тяжело болен. В Игори меня содержат под арестом, но отдельно от прочих приговоренных к исправительным работам, так как я отказался быть с ними заодно. Здесь вершатся дела столь гнусные, каких свет не видал… Господи, если бы у меня достало сил описать все как есть! Впрочем, я и сам не докопался до главного… Тех, кто близок к разгадке тайны, заставляют молчать, не жалея денег на подкупы. Я пока что жив только благодаря Питмену – это мой знакомый, он тоже сбежал из Легиона, но не погиб… Мысли путаются, должно быть, у меня высокая температура… Переправьте это письмо моей сестре, она поднимет на ноги все начальство… Отец мой занимает высокий пост, и связи у семьи обширные. Надо действовать немедленно, речь идет о судьбе Франции. Умоляю, сделайте все возможное в интересах родины и вашего собрата по несчастью
– Такое сбивчивое послание, – заметил Хопкинс. – Видать, парню и впрямь худо.
Альфонс промолчал. Закурил сигарету, затем вложил письмо в поваренную книгу.
– Что ты думаешь по этому поводу? – адресовался я к Ничейному; его глухое молчание действовало мне на нервы.
– Девушка чудо как хороша, – ответил он.
– Что правда, то правда, – вынужден был согласиться я.
– Вы что, сдурели оба? – взвился Хопкинс. – Стоило очертя голову лезть на рожон, чтобы обсуждать тут дамские прелести!
Этого Хопкинса ничем не проймешь. Здесь, в Легионе, даже самый бесчувственный чурбан расчувствуется, стоит кому душещипательную песню затянуть или что-нибудь трогательное про любовь сказать, а у Хопкинса одни забавы на уме, воровство, драки – вот его конек.
– С письма мы, естественно, снимем копию и переправим девушке, – отозвался Альфонс Ничейный. – Ну и, конечно, хорошо бы разнюхать, что за делишки творятся там, на этом строительстве… Верно? – И с этими словами достает из кармана фотографию мадемуазель Барре. Я его понимаю, от нее и правда глаз не отвести.
– Плевать я хотел на их махинации! – не унимался Хопкинс. – Да я скорее башку в петлю суну, чем соглашусь тащиться по этапу в Игори!
Большие карие глаза Альфонса Ничейного устремлены вдаль, ноздри слегка подрагивают. Сейчас он похож на разнеженного тигра. Красивый мужчина наш Альфонс, но… От его привлекательного, с
