Оране провинившегося уволили и поручили вести этап в Игори.
Вечером Альфонс Ничейный принялся укладывать свои пожитки – дозволенные пять кило. Прихватил он с собой и поваренную книгу Левина.
– Зачем она тебе?
– Левин просил сохранить ее у себя. Вдруг да когда-нибудь ему представится возможность заняться стряпней, и тогда мы прочтем ему вслух рецепты.
На прощание Хопкинс снабдил отбывающего приятеля синим холщовым мешочком, в котором кассиры обычно хранят монеты, – авось пригодится для всякой мелочи.
4
– Послушай, Хопкинс… А ведь Ничейный все-таки… хм…
– Что ты там бормочешь себе под нос? – в сердцах обрушился на меня Хопкинс. С некоторых пор он сделался жутко нервный, прямо не подступись. – Слышать не хочу про этого кретина!
– Ты ведь даже не догадываешься, чего ради он так рвется в Игори! – укоризненно ответил я. – Мотив поступков настоящего мужчины порой скрывается в потаенных глубинах его души.
Каково? По-моему, лучше не скажешь. Но Хопкинса такими тонкостями не проймешь.
– Еще один полоумный выискался. Куда ты гнешь?
– «Ищи женщину», – сослался я на слова одного английского поэта… запамятовал, как зовут. – Потому наш Альфонс и решил податься в Игори.
– Бабу и здесь можно найти, коли приспичит. Ради такого дела не стоит тащиться в Игори. Тоже мне сафари на баб!
– Пожалуй, и мне стоило бы… туда податься, – с мечтательной грустью произнес я.
– Катитесь ко всем чертям, психи ненормальные! – взорвался Хопкинс, со злости чуть не подавившись окурком потухшей сигары, в которую он понапрасну пытался вдохнуть жизнь.
Но во мне уже созрело решение. Благородная мадемуазель не разочаруется, я не обману ее ожиданий!
Вечером я доложил сержанту, что у меня пропало ружье. Хотя я сам закопал его в яме за стеной форта.
На следующий же день, с пятикилограммовым узелком под мышкой, меня препроводили в битком набитую камеру.
– Приветствую, сударь! – обрадовался великий Левин. – Вы здесь не ко двору, как к омару красное вино.
Сокамерники тотчас потребовали, чтобы он заткнулся и не будоражил оголодалых людей. Их, конечно, можно было понять: измотанные в боях, они брели Бог весть из какой дали, а впереди им ничего не светило, кроме каторжных работ.
– Чего ты увязался за мной насильно? – встретил меня в штыки Альфонс Ничейный.
– Да я тебя насквозь вижу! – ухмыльнулся я ему в лицо. – Как ни ловчи, тебе не удастся отбить у меня Ивонну.
На липком от грязи каменном полу нас уселось человек девять, от ночного холода зуб на зуб не попадал. В теснотище повернуться было невозможно. Разговор крутился вокруг Игори, бывалые люди передавали слухи: климат ужасный, деревянные бараки пропитаны сыростью, охранники хуже лютых зверей…
Хорошо, что у Хопкинса хватило ума остаться. Надо быть последним идиотом, чтобы по доброй воле напроситься на верную гибель.
– Сущий ад, – басом заключил обсуждение Колтер, который некогда был кантором в Копенгагене.
– Там есть одно преимущество, – вмешался Левин. – Нигде в других местах не сыскать черепах с таким нежным мясом. Аналогичная ситуация на севере с мясом дичи. Помнится, в конце девяностых годов мне довелось готовить седло косули с овощным пюре и под чесночным соусом, так я растопил на вертеле кусок сала фунта в полтора, чтобы жаркое как следует пропиталось…
Заключенные мяса долгие месяцы в глаза не видели, так что их возбужденная реакция неудивительна.
– Если ты сей же момент не прекратишь над нами издеваться, – вскочил на ноги долговязый, худющий страдалец, – я тебе собственноручно глаз выдавлю!
– Вторым глазом займусь я! – тотчас откликнулся кантор, который за годы службы в Легионе приобрел кое-какие мирские привычки.
– Поверьте, господа, блюдо получилось отменное, пальчики оближешь. Это один из моих секретов: я запекаю мясо на медленном огне, чтобы сок не вытек, и…
Бум! Кто-то огрел его по башке котелком – правда, пустым, зато трахнул от души, основательно.
Левин затих и безмолвствовал весь вечер и целую ночь.
Наутро отворилась дверь камеры, пропуская внутрь Чурбана Хопкинса с дорожной поклажей в пять кило весом. Выражение лица его было мрачным.
– Привет, Хопкинс! – возрадовался Альфонс Ничейный. – Соскучился без нас?
– Видал я вас… в белых тапочках, – огрызнулся Хопкинс и плюхнулся на пол посреди камеры: вдоль стен свободного места не осталось ни пяди.
– Значит, ты угодил сюда по чистой случайности? – подколол я его.
– Вот именно. Если хочешь знать, то совершенно случайно! – Голос его срывался от раздражения. – Разбилось окно на втором этаже…
– Эка невидаль! За это не упекают в карцер.
– Но вместе с рамой во двор вывалился кое-кто. Мой давний недруг, ефрейтор Маршан.
…Потом, правда, выяснилась одна любопытная подробность. Прежде чем проучить своего давнего недруга, Хопкинс хорошенько наклюкался в буфете и уступил буфетчику за полцены свое месячное жалованье.
Выходит, он заранее знал, что ни гроша ему не причитается, коль скоро он по этапу уйдет.
Глава четвертая
1
…Не прав был Альфонс Ничейный. Лучше уж изнывать от скуки в крепостных стенах, чем от восхода до заката брести по пустыне.
С одним литром протухшей воды во фляге. И из этой скудной нормы вечером приходилось половину выливать в общий котел, иначе не на чем было похлебку варить.
Жара – пятьдесят – пятьдесят пять градусов.
Земляные блохи впиваются под ногти, отчего пальцы воспаляются и гноятся.
Пыль смешивается с потом, раздражает кожу, она краснеет, нестерпимо чешется и горит…
Вот так и брели мы бок о бок, два солдата и один штатский. Ведь Чурбан Хопкинс по-прежнему на правах почетного, то бишь самозваного легионера, которого якобы зовут Тором, и в пустыне он сбоку припека. Однако стоит только Хопкинсу об этом заикнуться, как дело оборачивается для него сплошными неприятностями.
Но и папаша Потрэн шагает с нами в Игори собственно говоря, он возглавляет этап. Сколько бед
