спиной, присел на перекладину, закурил и принялся обдумывать положение. Настоятельная необходимость увидеться с Мэри заставила его перебрать в уме ряд неосуществимых проектов и неосторожных планов. Он боялся сделать новый промах, но снестись с Мэри нужно было сейчас же, иначе случай будет навсегда упущен. Папироса была уже почти докурена, когда вдруг лицо его утратило мрачное выражение, и он задорно усмехнулся, восхищаясь простотой замечательной идеи, осенившей его. Что мешает ему сейчас, среди бела дня, смело подойти и постучать в дверь? Почти несомненно, что откроет ему сама Мэри, и он в ту же секунду сделает ей знак молчать, сунет в руки записку и уйдет так же открыто и с достоинством, как и пришел. Ему достаточно известны были порядки в доме, чтобы сообразить, что раз сам Броуди в лавке, а маленькая Несси в школе, то, кроме Мэри, открыть дверь могла бы еще только миссис Броуди. А если это и произойдет, так ведь она его не знает, муж еще не успел предостеречь ее против него, и можно будет просто спросить, не здесь ли живет такой-то, назвав первую попавшуюся фамилию, а затем, извинившись, поскорее ретироваться.
Он торопливо вырвал листок из записной книжки, нацарапал карандашом короткую записку, в которой просил Мэри прийти завтра вечером к публичной библиотеке. Он предпочел бы выбрать для свидания более укромное место, но подумал, что уйти из дому Мэри сможет только под предлогом обмена книг в библиотеке. Написав записку, он сложил ее аккуратным квадратиком, крепко зажал в руке и, стряхнув с себя пыль, соскочил с перекладины. Проворно повернувшись к дому, он старался принять невинный вид обыкновенного посетителя, как вдруг лицо у него вытянулось, потемнело, и он метнулся назад в свое убежище. Шагая по мостовой, с нижнего конца улицы приближался не кто иной, как сам Броуди с забинтованной и висевшей на перевязи рукой.
Денис прикусил губу. Нет, видимо, ему не везет во всем! Теперь невозможно было подойти к дому, — и он с горечью подумал, что Броуди в своем озлоблении, конечно, всех в доме предупредит и лишит его возможности выполнить свой план в другой раз. С тяжелым сердцем думал он также о том, что гнев Броуди обрушится на Мэри, хотя он, Денис, так старательно выгородил ее во время злосчастного разговора в лавке. Он следил за Броуди, подходившим все ближе, с беспокойством заметил, что ушибленная рука положена в гипс, заметил и грозовую мрачность его лица, видел, как он рванул калитку и вошел в дом.
Дениса мучили дурные предчувствия. Пока Мэри живет рядом с этим чудовищем в этом чудовищном доме, нельзя ни на минуту быть спокойным. Напряженно прислушиваясь, не услышит ли он какой-либо звук, крик, зов на помощь, он бесконечно долго ожидал у дома. Но стояла тишина, все было тихо за холодными серыми стенами этого странного жилища. И Денис, наконец, уныло побрел прочь.
9
Мэри Броуди вязала чулки отцу. Она сидела, наклонясь немного вперед, лицо ее было бледно, а глаза, окруженные тенью, устремлены на длинные стальные спицы, автоматически мелькавшие в ее пальцах. Клик-клик! — щелкали спицы. Мэри казалось, что она давно уже слышит только один этот звук, потому что все свободное от работы время она вязала. Мама сентенциозно объявила, что так как для праздных рук дьявол легче находит работу, то руки Мэри всегда должны быть заняты, даже в часы досуга, и Мэри было дано задание вязать по паре чулок каждую неделю. Сегодня она кончала шестую пару!
Старая бабка сидела тут же, наблюдая за ней, сжав губы так, что они казались сшитыми вместе. Она сидела, скрестив высохшие ноги и покачивая свисавшей ногой в такт музыке спиц, ничего не говоря, но не спуская глаз с Мэри, с таким непроницаемым видом, как будто размышляла о вещах, неизвестных никому, а меньше всего — Мэри.
Мэри порой казалось, что эти мутные слезящиеся глаза пронизывают ее подозрительным, злорадным взглядом, словно бабка что-то знала, и когда глаза их встречались, из каменных зрачков сверкала искра враждебности. В последнее время Мэри чудилось, будто глаза старой сивиллы околдовали ее, и она должна против воли вечно шевелить усталыми пальцами, силясь довязать моток шерсти, которому нет конца.
Для старухи было приятным развлечением следить за девушкой, но, кроме того, полтора месяца тому назад это было ей вменено в обязанность. Она слегка покачивала головой, вспоминая тот невероятный день, когда ее сын явился домой с забинтованной рукой, с лицом мрачнее ночи и за запертыми дверями гостиной произошло таинственное семейное совещание между ним и женой. Не слышно было обычного шума, бешеных криков на весь дом. Жестокое, гнетущее молчание! Бабушка Броуди не могла допытаться, что же именно произошло, но чуяла в воздухе страшную грозу. Много дней ее невестка ходила с вытянутым, испуганным лицом, и губы у нее дрожали, когда она, поручая бабушке караулить Мэри, сказала: «Мэри не разрешено выходить из дому. Ни шагу за ворота. Таков приказ отца». Мэри была теперь узницей, вот и все, а она — ее тюремщицей. За бесстрастной маской старухина лица скрывалось злорадство, ее тешили опала и унижение Мэри. Она никогда не любила девушку, и видеть ее теперь постоянно за вязанием доставляло старухе глубочайшее наслаждение.
Размышления ее были прерваны приходом миссис Броуди. Глаза мамы пытливо остановились на Мэри.
— Ты уже закончила пятку? — осведомилась она с деланным интересом.
— Да, почти, — отвечала Мэри. Ее бледное лицо сохраняло то же неподвижное выражение равнодушной апатии.
— У тебя отлично идет дело! Ты обеспечишь отца запасом чулок на всю зиму.
— Можно мне на минутку выйти в сад?
Мать сделала вид, что смотрит в окно.
— Дождик накрапывает, Мэри. Я думаю, лучше тебе сейчас не выходить. К тому времени, когда вернется Несси, дождь, может быть, пройдет, и вы с ней погуляете за домом.
Жалкая мамина дипломатия! Воля отца, которую подносили либо в виде таких отказов под разными благовидными предлогами, либо в виде возвышающих душу цитат из священного писания, сетью опутывала Мэри вот уже шесть недель, шесть недель, из которых каждая казалась годом долгих, долгих дней. Мэри была так забита, сопротивление в ней настолько ослабело, что она теперь шагу не решалась сделать, не спросив разрешения.
— А к себе в комнату мне можно сходить ненадолго? — спросила она глухо.
— Ну, конечно, Мэри, а если тебе хочется почитать, возьми вот это. — И миссис Броуди насильно сунула в руки дочери, медленно выходившей из комнаты, переплетенный экземпляр проповедей Спэрджена, лежавший наготове на буфете. Как только Мэри вышла, обе женщины обменялись взглядом, и мама сделала едва заметный знак головой. Старуха тотчас же поднялась, без сожаления расставшись с теплым местечком у камина, и заковыляла в гостиную, где уселась у окна, представлявшего удобный наблюдательный пункт, так как из него видно было всех, кто выходил из дому. Так исполнялся приказ Броуди о постоянном надзоре за Мэри. Однако не успела миссис Броуди и минуты пробыть на кухне, как ей пришла в голову новая мысль. Она подумала, кивнула сама себе головой, решив, что сейчас представляется случай выполнить распоряжение мужа, и, подобрав юбки, поднялась по лестнице наверх, в комнату Мэри, чтобы наставить ее на путь истинный.
— А я пришла поболтать с тобой, — сказала она весело. — Последние два-три дня нам с тобой совсем не пришлось разговаривать.
— Да, мама.
Миссис Броуди испытующе посмотрела на дочь.
— Прозрела ли ты уже, Мэри? — спросила она с расстановкой.
Мэри знала, что за этим последует одна из тех благочестивых бесед, которые ее мать недавно ввела в обиход. Эти наставления на путь истины вначале доводили Мэри до слез или до гневного возмущения. Никогда они не улучшали ее душевного состояния, а сейчас уже отскакивали, как нечто бессмысленное, от ее стоических ушей. Эти «возвышающие душу» беседы нестерпимо надоели Мэри за время ее заключения, но их, как и все другие виды высокопарных увещаний, ей навязывали насильно, они сыпались на ее голову, как попреки, при всяком удобном случае.
Объяснялось все это очень просто. В заключение того злосчастного семейного совета в гостиной Броуди зарычал на жену: «Она — твоя дочь. И это твоя обязанность внушить ей, что она должна быть
