вывалился со своим трофеем на дневной свет.
Всхлипывая — до того он был измучен, — мужчина побежал по безлюдной ухабистой дороге на север. В одной руке он сжимал ржавую мотыгу. Другой, покалеченной, пренебрегая опасностью Его соприкосновения с раной, прижимал сквозь рубаху к груди то, что отнял у жены. ОН получил уже довольно крови мужчины, чтобы тревожиться из-за нескольких лишних капель.
Добравшись до крепкого каменного дома протестантского епископа, мужчина замедлил шаг — отчасти, чтобы отдышаться, отчасти, чтобы меньше привлекать к себе внимание. И вспомнил плети, каленое железо, виселицы. Старая римская вера, прекрасный ирландский язык — их вырывали с корнем, искореняли огнем мушкетов, острием штыка, пеньковой веревкой. Быть пойманным с распятием на шее могло дорого стоить. Но разве могли мушкетный огонь и веревка палача внушить ужас, сравнимый с тем, что мужчина держал в руке?
Между синевато-серыми крышами мужчина мельком заметил красное, клонившееся к западу солнце, и это заставило его с новой решимостью опять пуститься бегом.
Он бежал, пока дорога не пошла в гору. Только тогда он остановился, чтобы в благоговейном страхе взглянуть на возвышавшийся перед ним крутой, поросший травой холм. Кашельская Скала, где проповедовал Патрик и некогда короновались короли; разрушенная твердыня Бриан Бору, главной каменной крепости Юга, воздвигнутой Сатаной, перешедшей к друидам, но очищенной и освященной Патриком. На ее вершине, очерченные на фоне краснеющего неба, вздымались темные пустые арки собора Патрика. Там все еще обитала нетронутая, не оскверненная ни временем, ни непогодой, ни протестантами сила. Но, чтобы добраться туда засветло, следовало поторопиться.
Задыхаясь, сбиваясь с шага на бег, мужчина взобрался на холм. Кровь стучала в ушах, туманила взор. Ему казалось, что каждый следующий шаг станет для него последним. Но остановиться он не смел. Не смел, пока нес в руке Его. Если бы тьма застала мужчину, его не защитило бы даже свисавшее с шеи распятие. Оставалось лишь гнать себя вперед, все дальше и дальше.
Спотыкаясь о поросшие травой холмики давно забытых могил, оступаясь в ямы, мужчина добрался до вершины, обогнул разрушенную часовню и сам собор и начал пробираться к видневшемуся на западе высокому каменному кресту.
Тяжело дыша, он остановился в его тени. И почувствовал себя счастливым: над ним нависла высокая каменная колонна, украшенная резными изображениями. Михаил, Иосиф и Гавриил. Святая Дева с Младенцем, которому поклонились и вол, и осел, и простой пастух. Мужчина с горечью подумал, что и сам когда-то собирался стать таким вот простым пастухом, каким был и его отец, и отец его отца. Пристальный взгляд мужчины скользнул к венчавшему колонну заключенному в круг распятию. В душе зазвучал шепот слепого священника. Здесь. Не в Лох Дерг и не в Скеллиг Михаэль. Здесь, в Кашеле. Под заключенным в круг крестом, который Патрик освятил трижды, наделив добродетелью и благодатью до Страшного Суда. В нем твоя единственная надежда.
Глаза мужчины лихорадочно, отчаянно прощупывали подножие креста, отыскивая подходящее местечко. Вот! Треснувшая мраморная плита — возможно, она некогда покрывала алтарь.
Он яростно взмахнул мотыгой. Лезвие вгрызлось в крошащийся известковый раствор. Во все стороны, запорошив мужчине глаза, полетели куски кремня, известка, пыль.
Всадив ржавую мотыгу в щель, которую выкопал под плитой, он налег на черенок. Мотыга не шелохнулась. Мужчина навалился всем телом. Плита медленно-медленно, со скрежетом приподнялась, открыв темное пространство. В глазах мужчины снова вспыхнула надежда. Все было, как он и надеялся. Древняя гробница-алтарь. Сражаясь с мотыгой, он сумел подпереть плиту.
Он коротко взглянул на предмет, беспомощно лежавший у него на ладони. Предмет напоминал камень. Безобидный камешек. Детскую забаву. Глядя на Него, мужчина начал смеяться, потом всхлипывать. Вой попавшего в беду зверя, горестный плач древнего кельта — вот что рвалось с потрескавшихся, распухших губ. Потом с жалобным хныканьем, которое наполовину было молитвой, мужчина втолкнул Его в Его новое жилище. Дар Святому. Патрик Могущественный мог удержать Его — у Патрика была сила, была власть.
Мужчина молил Святую Деву, чтобы прежняя сила не покинула святого.
Он убрал мотыгу, и мрамор с глухим стуком вернулся на прежнее место, где покоился сотни лет. Мужчина посмотрел на запад. Небо там уже почернело от круживших над землей пожирательниц падали, ворон. За ними не был виден красный покачивающийся диск солнца, который скользил в окутанный лиловым туманом Шеннон.
Он стоял, готовый в любой момент обратиться в бегство, и, дрожа с головы до пят, следил за мраморной плитой. Ждал. Прислушивался. Надеялся…
Потом он услышал. Звук, которого боялся больше всего на свете. Звук этот означал, что Он зашевелился, чрезвычайно медленно возвращаясь в темноте склепа от сна к отвратительной жизни. Мужчина проиграл. Рискнул и проиграл. Священник ошибался. На земле не было достаточно могущественной силы. Мужчина закрыл глаза, покорившись неизбежному, страшному, плачевному финалу, ожидая, что сейчас мраморную плиту отшвырнут в сторону, как подхваченную ветром соломинку.
Однако ничего не произошло. Шевеление, сухой змеиный шорох прекратились. Мужчина открыл глаза и тупо уставился прямо перед собой, не смея надеяться. Он ждал. Но из-под креста больше не донеслось ни звука.
Через некоторое время он понял, что одержал верх. И расхохотался, как безумный, подвизгивая, вознося свое ликование к небесам, больше не обращая внимания на то, что кто-то может его услышать. Спускаясь с холма, он смеялся, пел, пританцовывал на бегу, и эхо его исступленных восторженных криков блуждало среди разрушенных стен и молчаливых могильных курганов давно забытых младших королей.
Но высоко на холме, под крестом, что-то лежало, выжидая. Оно ждало, что принесут с собой столетия. Однажды познав ожидание, оно готово было ждать снова.
1
Трудно сказать, в какой момент мир Энджелы начал меняться. Возможно, контакту предшествовали некие предзнаменования. Может быть, какой-то дальний уголок ее сознания почуял подступающий ужас и пытался ее предостеречь.
Гостиница была старой. Огромная, величественная, построенная в двадцатые годы из красного кирпича, она располагалась в живописном уголке Дублина. Вестибюль был отделан дубовыми панелями, но в начале шестидесятых к зданию добавили два новых крыла. Половину этажа в одном из них и предоставили съемочной группе. Поздно вечером 29 июля Энджела Кейси, сидя в кресле у себя в номере, пыталась рассортировать сделанные за день рабочие заметки о последовательности съемок. Шон Киттредж, ее любовник, спал, зарывшись головой в подушки. Остальные члены группы — Робин, Кенни и их помощники — спали дальше по коридору. Энджела взглянула на часы, дала себе еще пять минут, и тут услышала жалобный крик. Едва слышный. Горестный. Одинокий. Кошка. Определить, откуда доносится звук, Энджела не могла. Ниоткуда конкретно он не шел. Может быть, кошка была в самой гостинице.
«О Боже, надеюсь, это не на всю ночь», — подумала она.
Она напряженно уставилась в свои заметки, но мучившая ее проблема не давала сосредоточиться. Вдобавок у Энджелы устали глаза — она с трудом их фокусировала. Подвергнув пристальному изучению не поддававшуюся расшифровке цифру — восьмерка или тройка? — она со вздохом выбрала тройку. Какого лешего. Все равно никто не узнает. Она нетерпеливо перевернула страницу и опять услышала кошачий крик. Теперь он доносился как будто бы откуда-то с улицы. Энджела отложила ручку и уставилась на зашторенное окно, с замиранием сердца живо припомнив собственного сиамского кота, Перышко… Припавшего к карнизу двадцатого этажа над оживленной улицей за окном квартиры матери Энджелы в Вашингтоне. Это случилось на прошлое Рождество.
В Энджеле шевельнулась добрая самаритянка.
Она аккуратно положила свои заметки на пол, на цыпочках прошла к окну, раздвинула занавески и подтолкнула фрамугу кверху.
— Кис-кис, где ты? — прошептала она.
На карнизе пятого этажа. Несколькими футами ниже окна. Полосатая кошка. Внизу лежала тихая и темная Графтон-стрит. Кошка безучастно уставилась на Энджелу. Что делать? Позвонить портье? Пожарным? Спустить мусорное ведро? Высунуться. Энджела попробовала. Без толку; слишком далеко. Кошка бесстрастно наблюдала за ней. Потом медленно двинулась вперед по карнизу. Энджела вытянула шею,
