Чувствуя отвращение и в то же время странное очарование, Энджела медлила, гадая, что здесь делает эта овца. Отбилась от стада? Или просто легла и околела? От чего? От болезни? От старости? От холода и ветра? Или это была работа какого-то дикого зверя? Лисы? Дикой кошки? Может быть, здесь до сих пор водились волки? Разумеется, нет.
Потом ей пришла в голову другая мысль.
Может быть, овцу оставили здесь. Нарочно.
Под боярышником.
Где-то в тумане крикнула болотная птица — далекая, одинокая. Энджела огляделась, отыскивая ее. Ничего.
Вы бы удивились, если бы узнали, что за дела творятся здесь до сих пор.
Она быстро повернулась и побежала к остальным.
Ближе к вечеру пошел дождь, мелкая морось. Энджела протянула руку и включила дворники.
— Посмотри, нет ли в твоей книжке чего-нибудь про Кашель, — предложил Шон.
Энджела отыскала в путеводителе нужное место.
— Известняки, — начала она, потом нетерпеливо пробежала страницу глазами. — Тут говорится, что Сатана отгрыз от них кусок и выплюнул Скалу… В горах можно увидеть соответствующее ущелье… и так далее… Развалины. Собор. Круглая башня, часовня Кормака. Это-то кто такой? Древний каменный крест на том месте, где короновали манстерских королей. Манстер? — Энджела подняла брови. — Это что-то вроде Мортиции?
— Дядя Герман.
— Ну, все равно. — Пауза. — Ты знаешь, о чем я.
— Дело не в этом, — поддразнил он.
— Ты всегда так точен.
— Неточность меня раздражает.
— Ерунда.
— Прошу прощения. Такой уж я есть. Люблю точность.
— Педант.
— Благодарю. — Он усмехнулся. — Это четвертая провинция.
— Что?
— Манстер.
— Конечно. Какая я глупая. — Энджела громко захлопнула книгу и, надув губы, уставилась в окно на проезжего велосипедиста с подвязанными веревочками штанинами.
— Больше ничего, — прозондировал почву Шон. — Насчет Скалы?
— Предположительно, ее освятил святой Патрик.
— Покажи мне место, которое бы он не освятил, — Шон нащупал в нагрудном кармане сигарету и подал Энджеле. Она прикурила ее от зажигалки и вернула. — Не беда, — сказал Шон, затягиваясь. — Когда вернемся, Маккей нам все расскажет.
Энджела бросила зажигалку обратно в сумку, коснувшись пальцами паспорта. Она вытащила его и взялась критически изучать фотографию, которая ей не льстила. Энджела Кэтрин Кейси. Жертва некоего страшного недуга. Возможно, периодически возобновляющегося. Не исключено, что туберкулеза. Определенно чахнущая. Она взглянула на дату выдачи паспорта. Срок его действия истекал через год. Хорошо. В следующий раз я подкрашусь.
— Думаешь, они снова захотят посмотреть наши паспорта? — беспокойно спросила она, запихивая его обратно.
— Только мой. Взглянуть на аккредитивы. — Шон оставался невозмутимым. — А что?
— На этот раз скажу, что свой забыла в Дублине, — сказала Энджела, проворно стаскивая кольцо с правой руки и надевая на левую. Прошу: мистер и миссис Киттредж.
Шон уголком глаза заметил это движение и вдруг понял.
— Тебя это все еще тревожит? Четыре года спустя?
Энджела внимательно рассматривала заусенец.
— Мне не нравится, когда на меня косо смотрят.
— Да пошли они. Это их проблема. Кроме того, все равно это не их собачье дело.
Ему было легко говорить.
— Но это же не крупные отели, — рассудительно объяснила она. — Это маленькие гостиницы, с личным подходом. Почему мир устроен так, что мужикам все всегда легко?
Шон усмехнулся.
— В Кашеле Лили забронировала нам номер для новобрачных.
Чувство юмора у Лили было.
Энджела хихикнула. Пристально глядя на кольцо, она принялась лениво двигать его вверх-вниз через костяшку пальца. Уже три дня задержки. Сказать ему сейчас? Как? Со смешком, беззаботно вскинув голову: Извини, детка, мы дали маху… или, точнее, я дала маху; но что за беда, ведь в глубине души ты всегда хотел этого, правда? Или ничего не говорить? Попросту потихоньку улизнуть к доктору Спэрлингу после возвращения домой. (Он же не католик?) Шону знать об этом не нужно. Легко. Просто. И ничего более, сказала Фиона.
Обеспокоенная Энджела снова выглянула в окно. Аборт вызывал у нее отвращение. Возможно, это было похмелье от ее католического воспитания. И все же мысль о том, что внушенные ей в раннем возрасте религиозные доктрины могут и по сию пору влиять на нее, была не менее отвратительна. Одно дело увлечься приятными воспоминаниями детства о мессе, и совсем другое — обнаружить, что тебе день за днем мешают принимать решения догмы, давным-давно сознательно отвергнутые и тем не менее, по непонятным причинам, действующие весьма энергично, подобно термитам под поверхностью. Она вспомнила их с Шоном приятельницу, еврейку Рут, которая упорно утверждала, будто не любит свинину попросту из-за ее вкуса. Может быть, это соответствовало истине. Может быть, нет. Может быть, Энджеле тоже просто не нравилась идея аборта? Может быть, это был эстетический выбор?
— О чем ты думала? — вдруг спросил Шон. — Вот только что?
Смущенная и расстроенная Энджела попыталась затолкать путеводитель в бардачок. Книга не влезала, и она засунула ее в кармашек на дверце.
— Да так. — Почему «только что»? Почему он спросил «только что»?
Шон глядел на нее, настойчиво ожидая ответа.
— О жизни, — хитро выкрутилась Энджела.
— О чьей жизни?
Она в задумчивости прикусила заусенец. Невероятно. Как ему это удается? Он знает! Нет, не может быть.
— У тебя бывали предчувствия? — спросила она, меняя тему разговора.
— Предчувствия? — Шон казался удивленным.
— Ну, ты понимаешь. Смутные подозрения. Такое чувство, будто вот-вот что-то случится — и оно случается.
Озадаченный Шон на минуту задумался.
— Не могу сказать, что бывали. Не знаю. Поправка. — Он усмехнулся. — Один раз у меня в школе было предчувствие, что я завалю французский. Но это, пожалуй, следует назвать догадливостью. — Он посмотрел на Энджелу. — А что? У тебя появились предчувствия?
— Не знаю. — Она уставилась на блестящую от дождя дорогу. — Может быть.
— Какие же?
— Точно не знаю.
— Нехорошие?
— Надеюсь, что нет.
Шон потянулся, взял ее руку и ободряюще сжал.
— А сны? — спросила она.
— Что — сны?
