и у нас тоже.
Тереза пригладила волосы. Сегодня утром она едва привела себя в порядок. Если говорить честно, все в ее жизни пошло наперекосяк. Как в прежние времена.
– Но ведь Сюзи Джулиус еще жива, Сильвио. По крайней мере, если я не ошибаюсь, была жива сегодня утром. Неужели этого никто не понимает?
Он пробормотал что-то о приоритетах и о том, как нечестно сваливать все на него, и совсем сник. Тереза ненавидела себя за то, что срывает свой гнев именно на нем. Это было жестоко, несправедливо. Именно так и поступают полицейские.
– Прости, – прошептала она. – Это все направлено не на тебя. Если хочешь знать, это направлено на меня.
Он взял ее за руку, что при сложившихся обстоятельствах, можно было считать попыткой подольститься.
– Давай отступим, Тереза. У нас есть своя работа, мы с тобой сейчас единственные, у кого из носа не течет ручьями. Не будем суетиться и займемся своими делами, пока все не образуется. Это им платят за то, чтобы разбираться с подобным дерьмом, а не нам. Если мы будем сидеть спокойно, глядишь, все как-нибудь рассосется. Они найдут то, что хотят, и забудут об остальном.
'Прекрасная идея, – подумала она. – Из тех, которые, не имеют шансов воплотиться в жизнь'.
– Здесь нет ничего такого, с чем бы ты не справился сам с остатком команды, – резко сказала она. – Давай смотреть правде в лицо. Не нужно быть гением, чтобы понять, как умерли профессор и прекрасная Барбара. А торфяная девушка представляет интерес скорее для науки, чем для практической криминалистики. У нас есть только предположения, но нет четких ответов. Мы будем стараться, чтобы Сюзи Джулиус не попала к нам на секционный стол.
Сильвио убрал руку. Он был явно испуган.
– Именно за это им и платят деньги. У нас сейчас большая нагрузка. Я едва справляюсь.
– Ты справишься, Сильвио, – заверила она. – Прекрасно справишься.
– А если случится что-нибудь еще? Если...
– Послушай, – улыбнулась она и взяла его за руку. Вот тебе статистика. Сколько насильственных смертей совершается в Риме? У нас сейчас на столе лежит недельная норма. Сегодня ничего не произойдет. Уж поверь. А теперь мне нужно подумать.
Его бледное, обрюзгшее лицо побелело еще больше.
– Ты куда-то собралась! – уличил он. – Я тебя знаю. Все опять будет как вчера. Ты куда-то собралась, и это совсем не здорово.
– Я просто хотела...
– Нет! Нет! Не надо мне этого рассказывать, потому что я ничего не хочу слышать. Две ошибки не могут дать правильный...
– Я не ошибалась! Разве что сделала глупость. А две глупости всего лишь сделают тебя... дураком. А большинство здешних ничтожеств и без того считают меня дурой. Так что же тут страшного?
– Ну пожалуйста! – Он сложил свои маленькие руки. – Умоляю тебя, Тереза! Ради меня. Не делай этого – что бы там ни было.
Она коротко поцеловала его в щеку, и Монашек густо покраснел – от подбородка до самых глаз.
– Ничего не случится, Сильвио. Поверь своему другу Терезе. В течение часа держи оборону, а потом я вернусь. И концы в воду.
Он выглядел подавленным и испуганным.
– Часа? Это что, земной час? Или это какой-то особый час на той планете, где ты обитаешь?
– Эх, Сильвио, Сильвио! – вздохнула она. – Ну что со мной может случиться?
Беньямино Верчильо был аккуратным, организованным человеком. Он любил рано начинать работу – по рабочим дням ровно в семь утра уже сидел за своим письменным столом в подвале дома на Виа деи Серпенти. Помещение примыкало к магазину 'Оптика' и представляло собой комнату площадью двадцать пять квадратных метров, без окон, дверь которой выходила на железную лестницу, ведущую на улицу. Тем не менее места вполне хватало и для самого Верчильо, и для его секретарши, которая верно служила ему последние десять лет. После путешествия на автобусе из тихого пригорода Пароли, что возле виа Венета, он завтракал в кафе через дорогу – капуччино с корнетто[29]. Обедал он в одном из соседних магазинов – пиццей по-деревенски. К шести возвращался домой: дела были сделаны, и начиналась обычная жизнь римского холостяка. Верчильо исполнилось пятьдесят два года. Он предпочитал однотонные темные костюмы, выглаженные рубашки, темные галстуки и старые, разношенные туфли и считал себя самым незначительным человеком из всех, кто ходит по этой улочке, протянувшейся от виа Кавур с ее тусклым модерном до модных магазинов на виа Национале.
По крайней мере так ему хотелось выглядеть в глазах посторонних – и не без причины. Верчильо был бухгалтером Эмилио Нери. В его голове хранились все детали итальянских капиталовложений этой гангстерской группировки – законных и незаконных. Легальную информацию хранил единственный в его конторе компьютер, и ее можно было в любой момент использовать для заполнения налоговой отчетности, сходившейся до последней копейки. Верчильо был хорошим бухгалтером. Он знал, что можно проделывать вполне безнаказанно и что обязательно привлечет внимание налоговиков. Информацию более деликатного характера Верчильо записывал отдельно. Сначала в свою собственную прекрасную память, отточенную разными математическими трюками, с помощью которых он в свое время поражал школьных учителей, а затем на бумагу, используя код, который Верчильо не раскрывал никому – и прежде всего Эмилио Нери. Подобные записи хранились в сейфе, укрытые стенами его подземного кабинета.
Это его вполне устраивало. Работая на Эмилио Нери, Верчильо зарабатывал в год не меньше полумиллиона евро. А упомянутый выше секретный код обеспечивал ему некоторую гарантию от гнева толстяка на случай, если дела пойдут неважно. Верчильо слишком хорошо знал, какая судьба ждет бухгалтеров, которые плохо служат своим боссам-гангстерам. Ошибешься – и тебя жестоко изобьют. Украдешь – и ты покойник. Но если хорошо выполнять свою работу, держаться в тени и таить в голове
