– Мне казалось, Арканджело собирались оставить эту часть палаццо за собой, а вам отдать только апартаменты.
Англичанин фыркнул.
– Неужели вы и впрямь верили, что я удовольствуюсь частью? Разве хозяину подобает жить в крыле для слуг? Думаю, нет. В контракт внесены кое-какие изменения, осознать значение которых Микеле еще только предстоит. Но сделать он уже ничего не сможет. Когда я куплю остров, он станет моим полностью. Без каких-либо условий, ограничений и обязательств. Я смогу делать на нем все, что только захочу. Построить, например, отель. Или многоквартирный дом.
– А что же будет с Арканджело?
Он посмотрел на нее с досадой.
– Они получат деньги. Без этой сделки им долго не протянуть. Долги достигли таких размеров, что игнорировать их уже невозможно.
Ник говорил, что больше всего Арканджело хотели бы продолжать заниматься стеклом, сберечь свое искусство, и сделка с Мэсситером для них что-то вроде второго шанса.
– Но им ведь нужно как-то жить. Сохранить производство. Разве это для них не самое важное?
– Разве что для Микеле. Уриэлю на мастерскую было наплевать. Габриэль делает то, что ему говорят. Их сестричка, по-моему, сама не знает, чего хочет. Теперь у них появятся деньги. Пожалуйста, открывайте бар. Живите в свое удовольствие. Вот только…
Он облизал губы. Похоже, кое-какие сомнения все же оставались.
– Вот только что?
– В любом случае вам беспокоиться не о чем! – отрезал Мэсситер. – Просто до того, как все завершится, нужно еще кое-что подчистить прибраться. Но я человек аккуратный, справлюсь и на этот раз. Ни один юрист не подкопается. Пришлось конечно повозиться в грязи, но ничего не поделаешь.
– А что потом?
Англичанин усмехнулся – широко, открыто, цинично Появившееся на лице новое выражение как будто размазало огрубило черты.
– Потом? Потом я смогу уже ни о чем не беспокоиться Аукционный бизнес – дело рискованное, а вот недвижимость. Этот проклятый островок стоит вдесятеро больше, чем они за него получат. Желающих вложить в него деньги хоть отбавляй. Они уже выстроились в очередь. Достаточно л ишь поднять трубку телефона. Конечно, процветать могли бы и Арканджело, не будь они настолько самоуверенны и уперты. Сейчас в Венеции перспективна только одна индустрия: заманить сюда как можно больше туристов и обобрать их всех до нитки. Заниматься стеклом никто не желает. Оно никому не нужно, как не нужно и настоящее искусство. Вот чего не поняли Арканджело. Глупцы пытались обмануть время и самих себя, сделать вид, что они не такие, как все. Не получилось.
– Они всего лишь хотели сохранить самоуважение и гордость, – возразила Эмили.
– Гордость… самоуважение… Об этом нужно забыть! – резко ответил он. – Индустрия развлечений и досуга, – Мэсситер скривил лицо, произнося популярный термин на американский манер, – не оставляет места для таких излишеств. Важны только деньги. Заманить одних идиотов, вывернуть им карманы, отправить домой и запустить других.
Англичанин махнул рукой в сторону города, налил еще бокал шампанского и устало откинулся на спинку диванчика. Похоже, говоря и слушая себя, он испытывал двойное удовольствие.
– Ничего другого Венеции уже не осталось. Это больше не настоящий город, а всего лишь декорации, место, где люди либо Роняют крошки, либо их подбирают. Молодежь это понимает, потому и убегает на материк. Вы ведь не станете их удерживать? Кому хочется жить в музее? Лет через двадцать настоящих венецианцев просто не останется. Те. что поумнее, отправятся зарабатывать хорошие деньги в других местах. Останутся неудачники, довольные тем, что у них есть работа на какой-нибудь фабрике в Местре и машина и что они могут привезти покупки на ней, а не тащиться с ними пешком по улице. Венеция – старая дохлая потаскуха, которой еще удается кое-как существовать, предлагая полюбоваться былыми прелестями. Тот, кто думает иначе, просто романтичный дурак. А романтики в итоге всегда проигрывают. Проигрывают все.
Он повернулся к стоящему за штурвалом мужчине в белой форме:
– Сбрось скорость, Димитрий. Спешить некуда.
Рев двигателей стих до ровного, уверенного урчания. Хьюго повернул переключатель у винного шкафчика, и над ними начал разворачиваться парусиновый тент. Через пару секунд небо исчезло, и через узкие боковые окошечки Эмили могла видеть только серую полосу лагуны, мелькающих чаек да редкие рыбацкие лодки.
В следующий момент Мэсситер уже пересел к ней, и не успела Эмили опомниться, как его горячие губы коснулись ее обнаженного плеча. Эмили снова вспомнила Хемингуэя, наверное, также мечтавшего убежать от старости с юной девушкой на покачивающейся на волнах гондоле.
– Откровенность за откровенность. Я подпустил вас к себе, теперь очередь за вами, – прошептал на ухо Мэсситер, поглаживая ее левую грудь.
Мягкие кожаные подушки, плеск воды за бортом, запах моря – Эмили постаралась не думать о том, что может последовать дальше.
– Не сейчас, – прошептала она, ускользая от него. Теперь все зависело от того, поверит он ей или нет. – Я еще не готова, Хьюго. Извините.
– Когда? – с грубой прямотой спросил он.
– Что такое? – вскинулась Эмили. – Мы уже договариваемся о свидании?
– Вы сами ко мне пришли, – напомнил Мэсситер.
– Тогда, может быть, вам лучше развернуть катер? Не люблю, когда меня загоняют в угол.
– Загоняют в угол? – Он вернулся на прежнее место, раздраженно щелкнул переключателем и крикнул что-то рулевому.
Взвыли двигатели. Катер задрал нос, набирая скорость.
– Конечно.
Что-то в его тоне насторожило Эмили. Что-то было не та. Может быть, она просто плохо играла свою роль. Может быть.
Зазвонил телефон, и Мэсситер, поднявшись, шагнул к открытой рубке.
Она попыталась представить себя на занятии в академии. О чем говорил инструктор? Такого рода темы затрагивались нечасто и обсуждались быстро и профессионально, без нюансов Наверное, обе стороны в душе надеялись, что до крайности никогда не дойдет и ученику не придется искать ответ на этот нелегкий вопрос. Насколько далеко ты готов зайти, чтобы добыть крайне важную информацию? Готов ли ты пытать человека, чтобы предотвратить взрыв заложенной в школе бомбы? Готов ли убивать ради спасения заложников?
Ответить трудно. Но сейчас вопрос касался только ее. Готова ли она сама ради шанса на успех уступить в том, что не причинит никому никакого, по крайней мере физического, вреда? Готова ли отдать то, что многие, если не большинство, отдают свободно и без принуждения, часто тем, кого не любят, или даже совершенно незнакомым людям?
Тогда, на занятиях, они все отвечали утвердительно, воспринимая другой вариант как проявление эгоизма и даже предательство.
Эмили вспомнила ночной разговор на террасе у больницы. Тогда все представлялось иначе. Тогда сомнениям не было места. Тогда они четверо – Ник и Перони, она и Тереза, – глядя ДРУГ другу в глаза, поклялись, что не позволят венецианцам похоронить это дело.
Лео Фальконе и сейчас еще находился между жизнью и смертью, лежа в белой палате с видом на лагуну, и Эмили могла, лишь чуть приподнявшись, увидеть больницу за колышущейся кромкой воды.
Голос Мэсситера доносился неразборчивой скороговоркой. В другой жизни у нее было бы устройство, способное проникать в электронное сердце телефона и записывать все, что говорилось, сейчас она могла полагаться только на свои таланты. На свою интуицию. И ничто больше.
Закончив разговор, Мэсситер вернулся в каюту и снова сел напротив гостьи.
– Дела не отпускают? – спросила Эмили. – Вы, наверное, совсем не отдыхаете.
– Как говорится, колесико ржавеет, когда не крутится. Кому же хочется стареть? – Англичанин
