обещания, которое сулили ему губы Вероники, проникающие в его губы, ее дыхание, ее солнечный запах, ее груди.
Вот что еще ему нравилось в Веронике: она могла быть элегантной, сдержанной и задумчивой, а минуту спустя — веселой, отчаянной и готовой ко всему. Когда она вцепилась в него зубами, весь благословенный кислород оставил легкие Деймона, но скоро его заменили тепло и блаженство, которых хватило бы до следующего тысячелетия.
Они целовались, сгорая от жажды друг по другу. Деймон попытался оторвать губы, но только чтобы спуститься ниже, навстречу новому соблазну — мягким линиям ее шеи.
— Я собирался не так… — прошептал он но, отвлеченный более важным делом, забыл, что хотел сказать.
Вероника выпрямилась, пытаясь одним ловким движением отбросить назад волосы и снять рубашку. Ее груди колыхнулись под эластичным бюстгальтером — и этого оказалось достаточно, чтобы все разумные помыслы испарились из головы Деймона.
— Мы должны быть вместе, — сказала она твердо, глядя на него сверху вниз.
Деймон не собирался спорить. Он разглядывал Веронику. Тонкая, сильная, красивая, неистовая. Воинственная. Никем не завоеванная, но — обладающая всем, в чем нуждался, — его идеальная возлюбленная. Как, черт возьми, убедить ее в этом?!
— Я сейчас тебя поцелую.
Слияние их губ и языков кружили Деймону голову, невероятной силы желание перебороло привычное вожделение, и вдруг смятенные эмоции принудили его сделать нечто невообразимое.
Он потерял контроль над собой. Его слова шли прямо от сердца:
— Я люблю тебя, женщина, — сказал Деймон и поцеловал ее снова.
Отвернувшись, Вероника закрыла глаза и произнесла одно только слово.
Она сказала:
— Нет.
9
В первый раз — невообразимо! — Вероника не хотела заниматься любовью… И Деймон знал, что не сможет ее переубедить.
Она вырывалась из его сомкнутых рук, но тела их не желали разъединяться, как будто знали больше, чем мозг.
— Нет! — повторяла она, молотя кулаками по груди Деймона. — Нет! Нет! Нет!
— Тсс! — Он схватил ее запястья, удерживая. — Не говори так больше никогда.
Вероника повернула голову и искоса взглянула на него из-под растрепанных волос.
— Не надо! — ровно сказала она, голос ее звучал удивленно и в то же время с укоризной.
Вероника высвободила руки и отбросила волосы с лица. Она смотрела жестко, с вызовом. Слепое неповиновение.
Это все. Что-то в Деймоне напряглось, как струна.
— Ладно, как хочешь, — сказал он, ощутив изнеможение и боль.
Положив руки ей на талию, Деймон неожиданно оттолкнул Веронику на противоположное сиденье. В шоке она открыла и закрыла рот. Деймон посмотрел на свои руки, поворачивая их, как будто не узнавал, чьи они, удивляясь тому, что они мелко дрожат. Он сжал кулаки.
— Забудь, что я сказал. Представь, что этого не было.
Вероника покачала головой.
— Слишком поздно.
— Возможно.
Как… значит, это все?
— Но у нас был договор! — напомнила Вероника.
— Нет, договор был у тебя. А у меня любовница. — Несмотря ни на что, Деймон надеялся, что еще рано говорить о ней в прошедшем времени. — И, Вероника… — он подождал, пока она поднимет глаза, — я подразумевал ассоциации со словом любовь.
Она старалась держаться прямо и спокойно, как будто иначе могла разбиться вдребезги.
— Тем не менее у нас был договор. Я тебя не понимаю. Ведь именно мужчины вроде бы хотят таких отношений — чисто сексуальных…
Веки ее опустились, и Вероника задумчиво прикоснулась пальцем к губам. Этот жест сказал Деймону больше, чем все ее слова.
— Не спорю.
— Секс без обязательств, — продолжила Вероника с циничной жесткостью. — Невероятный секс. Неистовый секс.
— Можешь мне не верить, но еще живы двое-трое мужчин, которые уверены, что в жизни есть и что-то помимо секса.
— Конечно. Машины, выпивка, стриптиз и футбол. Не обязательно в этом порядке.
Ей не удалось заставить Деймона улыбнуться — его гордость все еще страдала, израненная пулеметным огнем ее «нет».
— Я хочу большего, — сказал он, — и это большее у меня всегда есть.
Да, честно говоря, было, но в неопределенном состоянии — вечно он довольствовался сексом, а «все прочее» откладывал на потом. Только с тех пор, как встретил Веронику, это неопределенное «все» казалось ему неминуемым.
Она, разумеется, разбила это на мелкие кусочки.
— Я предупреждала, что не надо спрашивать. — Вероника отвернулась, невидящим взглядом уставилась на покачивающиеся кувшинки и заросли камышей на берегу. — Извини меня, Деймон, — глухо проронила она и добавила мягче, как бы про себя: — Я должна была это учесть. Я не думала, что так будет.
— Это ты прости, что испортил твой сценарий неуместной искренностью, — сухо ответил он.
— Не надо делать из меня бессердечную стерву. — Резким движением Вероника откинула волосы на спину. — Не воображай, что я вообще ничего к тебе не чувствую.
— И что, интересно, ты чувствуешь?
Она помедлила.
— Ну… сильные чувства.
— Но мне запрещено лелеять надежду, что эти сильные чувства имеют что-то общее с любовью.
Вероника закрыла глаза. Опять оно, это слово. Это надоедливое, беспокойное, пугающее слово. Она просто не могла заставить себя воспринимать его так же оптимистично, как все остальные. Любовь для нее значила слепую преданность неестественным принципам, не свойственным природе человека. Жертвенность, пиетет, потерю свободы.
Она могла принять другие разновидности любви. Даже такие непростые, как запутанная, неоднозначная любовь-ненависть, которую она испытывала к отцу, или как инстинктивная, но окрашенная раздражением любовь к матери и к сестре. Любить Аннет и племянников, работу, дом и родину Веронике было сравнительно проще.
Сердце ее абсолютно отвергало только романтическую любовь.
Однако Деймон разбудил в ней такие эмоции, которые, даже не будучи названными, заставляли Веронику сомневаться в своих убеждениях. И где-то глубоко внутри она всегда знала, что он не тот человек, который удовольствуется «просто сексом» — необязательным, нетребовательным и не затрагивающим сердце.
Только не могла представить, что это случится так скоро.
Одно коротенькое слово. Такое простое, такое сложное. Слово, которое требовало слишком многого. Слишком. Вероника стиснула зубы. Она была слишком упрямо-независимой — и просто слишком боялась, —
