– Послушай, моя маленькая фея. Нарциссы цветут только ранней весной, а сейчас уже июнь.
Дэнси заплакала.
– Все равно мы должны найти хоть один. Мой братик – у него должен быть нарцисс на могилке, чтобы все знали, что он теперь на небе, с Иисусом и со всеми ангелами.
По-прежнему прижимая ее к груди и вглядываясь в лес за ее спиной, Дули вдруг увидел нечто, что показалось ему чудом.
– Пойдем-ка со мной, фея. – Он опустил ее на землю и, улыбаясь, взял за руку. – Пойдем-ка, посмотри, что мы нашли!
Под развесистым дубом сияла горсточка маргариток.
Дули наклонился, сорвал одну и, протягивая девочке, сказал:
– Вот видишь, маргаритки можно найти почти всегда, потому что они, как любовь, никогда не отцветают. Это цветок на все времена. И знаешь, что я думаю?
Глядя на него снизу вверх в ожидании ответа, Дэнси так энергично затрясла головой, что рыжие кудри заплясали вокруг ее личика.
– Я думаю, что, если мы положим твоему братику на могилку несколько таких цветочков, все будут знать, что Господь взял его на небо, потому что любит его.
Обрадованная, Дэнси принялась вместе с ним собирать маргаритки.
«Ну и чудак этот дядя Дули, – думала девочка, – ему бы радоваться, что он нашел такой цветок для моего братика, а он почему-то плачет».
3
Джон Хаулихэн, пономарь католической церкви святой Жанны д'Арк, что возле Дублина, как раз подстригал изгородь, когда увидел Дэнси, идущую по аллее кладбища. Он вынул из кармана часы – она была, как всегда, точна. После похорон ее матери – а с тех пор прошло три недели – Дэнси не пропустила ни одного дня, приходя с букетом нарциссов как раз перед закатом.
При мысли, что отсюда она должна идти прислуживать в таверне своего деда, пономарь нахмурился. Не для нее эта работа – она такая славная девушка. Все в приходе разделяли его мнение, кроме разве что безбожных язычников, завсегдатаев пивнушки Фэйолана Карри. Вместо того чтобы посещать приличные пабы, эти буяны и скандалисты собирались обычно у Фэйолана.
Джон не сомневался, что посетителям Карри особенно нравится, что им подает эль такая красавица. С волосами, пламенными, как восход солнца в ясный день, с глазами, зелеными, как шэмрок[1], Дэнси воистину была прекраснейшим творением Господа.
Хаулихэн знал, что она действительно хорошая девушка. Никогда ничего предосудительного, хотя отец Тул сказал ему как-то по секрету, что она бывает порой вспыльчива и склонна к озорству. Но со дня своего приезда из Америки (это было давно, он и не упомнит когда) обе они, и Дэнси, и мать ее Идэйна, упокой, Господи, ее душу, были добрыми, богобоязненными прихожанками.
И весь приход сочувствовал им и жалел их, глядя, как они батрачат на Фэйолана Карри. Говорят, он страшно разъярился, когда Идэйна с девочкой вернулась домой; с тех пор бедняжке довелось терпеть неописуемые издевательства.
Отец Тул не раз признавался Джону, как он страшится того дня, когда его позовут соборовать старого Фэйолана, уж очень велико было искушение отказать этому негодяю в последнем отпущении грехов. Хотя, конечно, никуда не денешься, все равно призовут, потому что, когда смерть уже не за горами, умирающие вдруг начинают очень заботиться о своей душе. И хотя Фэйолан и глазом не моргнул, когда отец Тул осуждал его за то, что он продал свою дочь Идэйну торговцу, покупавшему жен для ирландских поселенцев в Америке, ни Джон, ни отец Тул не сомневались, что, когда настанет час предстать перед Творцом, старый грешник на коленях будет вымаливать прощение.
И в эти дни, наблюдая, как Дэнси кладет желтые цветы на холмик сырой земли, ставший последним пристанищем Идэйны Карри О'Нил, Джон Хаулихэн каждый раз тревожился, что будет с нею теперь, когда рядом нет больше матери, чтобы защитить ее. Рассказывали, что, хотя Идэйна безропотно, как рабыня, служила своему отцу, она превращалась в волчицу, яростно защищавшую своего детеныша, когда дело касалось Дэнси.
С сожалением покачав головой, пономарь снова взялся за работу, мысленно пообещав непременно помолиться за осиротевшую девушку.
Дэнси опустилась на колени, положила желтые нарциссы на могилу и, гладя ладонью землю, прошептала:
– Как мне тебя не хватает, мамочка, как я тоскую по тебе!
Затем, поднявшись, она оглянулась на катившее свои волны Ирландское море. Прохладный ветерок швырнул ей в лицо пряди длинных волос, и мысли ее унеслись сквозь время, назад, в другие края, к другой могиле. Кажется, это было так давно, – в тот день, когда дядя Дули делил с ней ее детское горе над могилкой брата, умершего, едва успев родиться, – но Дэнси этого никогда не забудет.
Она смотрела на холм, полого спускавшийся к воде, и горькая улыбка тронула ее губы при виде желтых лютиков, качавшихся на ветру. Они всегда напоминали ей о сказке, которую рассказывал дядя Дули, – про желтые цветы, вырастающие на могилках гномов.
– Если в душе ты веришь в это, значит, это правда, – уверял он ее.
Наивные детские иллюзии – утешительная вера в то, что мать видит ее, знает о нарциссах, которые она каждый день приносит ей на могилу как символ вечной любви…
Дэнси не хотелось думать о том, что ждет ее вечером. Даже когда мать была еще жива, работать в таверне было очень неприятно, но тогда Дэнси по крайней мере знала, что есть на свете человек, который ее любит, знала, что мать всегда готова вступиться за нее и поставить на место этих хулиганов, когда они
