в обиду им будь сказано, – маргиналы.
Из слов Медведева выходит, что весь мир просто обречен дружить с Россией, Катаром и Ираном, если хочет тепла и света. Правда, это не называется дружбой. Но Медведев улыбается:
– То, чем мы занимаемся – не только газ, но и электричество, и нефть – это благородное дело, к которому люди привыкают, как привыкают дышать.
Вот именно! Как человек, заболевший астмой, спрашивает у врача, сможет ли он дышать, мы, привыкшие к теплу и свету в своих домах, спрашиваем Медведева:
– Баланс газа? Что там с балансом газа? Бывший министр топлива и энергетики Борис Немцов пугает нас газовым дефицитом.
Медведев отвечает вопросом на вопрос:
– Вы боитесь, что газа не хватит?
– Боимся.
– То, что говорит Немцов, – Медведев улыбается, – отражает тенденции, господствовавшие в газовой отрасли тогда, когда Немцов был министром топлива и энергетики. К счастью, благодаря инвестициям, эти тенденции удалось переломить. На ближайшие двадцать лет сформирован баланс газа, который учитывает не только сегодняшний спрос на газ, но и спрос, который будет завтра. Причем мы посчитали будущий спрос на газ так, как если бы он рос в тех же пропорциях, в которых растет экономика, хотя на самом деле мы считаем, что, в связи с повышением цен на газ, люди станут думать об энергосбережении, и спрос на газ будет расти медленнее, чем растет экономика.
Медведев снова улыбается. Примерно за полгода до нашего разговора правительство приняло решение, что цены на газ в России не будут больше фиксированными, а будут рассчитываться по специальной формуле и привязываться к ценам на нефть. Медведев кивает на бутерброды, разложенные перед нами на столе:
– Ешьте, ешьте.
– Спасибо.
– Ешьте. На сытый желудок снижается уровень тревожности. Мы думаем, что в связи с новой формулой цены газоемкость российской промышленности будет постепенно снижаться. И все же мы посчитали баланс газа так, как если бы газоемкость не снижалась. Мы посчитали баланс еще до того, как было принято решение, что цены на газ станут расти. Плюс мы посчитали новые рынки, а новых рынков у нас много, начиная с Китая и кончая Америкой, куда мы собираемся поставлять сжиженный газ. Тут контракты не заключены, есть только прогнозы. Но даже если все эти прогнозы осуществятся, мы в состоянии все эти контракты исполнить. Они обеспечены месторождениями и транспортом. Зима 2005–2006 годов, очень холодная зима, показала, что даже на действующих мощностях мы способны производить не 550 миллиардов кубометров газа, сколько производим сейчас, а 620–630. Сегодня способны, без дополнительных инвестиций. Не говоря уже о том, что мы инвестируем в новые месторождения. Южнорусское месторождение, жемчужина наша, уже введено в эксплуатацию. Двадцать пять миллиардов кубов газа в течение двадцати лет мы на этом месторождении будем производить. Есть план ввода в эксплуатацию новых месторождений. Так что только недобросовестные аналитики или злопыхатели могут говорить, что нам не хватит газа. Ешьте бутерброды.
– А почему тогда вы баланс газа не опубликуете? – спрашиваем мы, жуя бутерброд.
– Потому что есть цифры, которые являются коммерческой тайной. Баланс – это не просто цифры, это распределение газа по месторождениям, по мощностям.
– Чем угрожает вам раскрытие тайны?
– Баланс – это внутренний документ. Все, что принято по международной отчетности, мы публикуем.
Мы, конечно, верим. Но незадолго до этого разговора высокопоставленный сотрудник президентской администрации уверял нас, что полного баланса газа нет даже у министра энергетики Виктора Христенко, правда, Христенко в этом не признается, потому что неудобно министру энергетики не иметь баланса газа. А еще нам рассказывали, что когда на совещаниях Путин спрашивает у Алексея Миллера, хватит ли у России газа на такой-то проект в таком-то году, Алексей Миллер украдкой смотрит в свои бумаги – но так, чтобы никто из сидящих вокруг министров не смог подглядеть, что в них. А через минутку закрывает папочку и отвечает: «Да, Владимир Владимирович, хватит». И никто из министров так и не решался попросить у Алексея Миллера разрешения взглянуть, что там, в этой папочке.
– А почему… – успокаивающее действие бутерброда заканчивается, и мы снова находим повод для волнения. – Почему на Северо-Западной ТЭЦ в Петербурге не было газа?
– Что касается Северо-западной ТЭЦ, – улыбается Медведев, – то строительство ее производилось без заключения договоров о поставке газа. Чубайс думал: уж что-что, а газ я получу, причем по низкой цене. Но нельзя же засеивать поле, не зная, как и кому ты будешь продавать пшеницу. Сейчас договора с РАО ЕЭС заключены, мы обязуемся поставить, а они обязуются купить у нас и оплатить оговоренные объемы газа.
– Но ведь добыча у вас падает? Падает или нет? Или можно считать добычу растущей, только если приплюсовать к вашему газу газ из Туркмении?
– Среднеазиатский газ, во-первых, – говорит Медведев, – имеет предысторию. Он традиционно поставляется на Украину. Во-вторых, любая газовая компания использует не только свой, но и чужой газ. В балансе Газпрома зарубежный газ составляет меньшую долю, чем у любой другой компании мира.
– Так рост добычи газа соответствует росту экономики или нет?
– Мы спрос на газ всегда удовлетворяли, удовлетворяем и будем удовлетворять, особенно в связи с тем, что было принято решение о переходе на новый механизм ценообразования. Некорректно сопоставлять рост экономики с ростом добычи газа в Газпроме. Мы владеем только 68 % доказанных запасов газа в России. Есть еще независимые производители, которые будут наращивать свою добычу. С новой политикой ценообразования независимые производители получат дополнительные стимулы добывать больше газа.
Вот! В этот момент Медведев фактически говорит то же, что и Немцов. Он говорит, что демонополизация рынка газа в России неизбежна. И мы спрашиваем:
– А на каких условиях вы будете пускать независимых производителей в свою трубу?
Медведев улыбается:
– Это еще один миф, что мы никого не пускаем. Независимый производитель может заключить с нами договор, в котором будет написано только, какой объем газа и в какой срок мы должны транспортировать. Там не будет пункта о том, что мы можем независимого производителя в трубу не пустить. И поскольку добыча на наших старых месторождениях падает, в нашей системе появляются резервы. Так что мы будем счастливы заполнить эти резервы газом независимых производителей. Хотя компания и монополист, но наша деятельность регулируется законом.
Получается, что дело вовсе не в том, насколько велик Газпром и насколько зависят от него отечественные и зарубежные потребители газа. Дело в том, какими законами регулируется газпромовская монополия. Медведев принимается рассказывать нам, что физически разделить Газпром на несколько конкурирующих компаний невозможно.
– Газ – это особое животное, – говорит Медведев. – Надо учитывать, что газовый рынок отличается и от рынка нефтепродуктов, и от рынка электроэнергии. Надо учитывать роль инфраструктуры. В Великобритании есть успешный опыт разделения газовой системы на несколько частей. В США газотранспортная система развивалась из нескольких центров. Но в Советском Союзе газотранспортная система создавалась как единый централизованный механизм. Поэтому разделение Газпрома не приведет к конкуренции. К конкуренции приведет новое ценообразование, которое позволит конкурировать Газпрому и независимым производителям.
Мы спрашиваем Медведева, честная ли получится конкуренция. Честно ли, что, покупая не слишком профильные для себя нефтяные компании, Газпром накачивает нефтью компанию Gunvor, принадлежащую другу президента Путина. Честно ли, что Газпром уступает свою страховую компанию банку «Россия», который принадлежит другу президента Путина. Честно ли…
– Послушайте, – перебивает Медведев, впрочем, все еще улыбаясь. – Неужели вы и вправду думаете, что транспортировку нефти можно вот так отдать другу, брату или свату? Вот если, предположим, я дам вам
