— Все со временем, милый, все со временем. А главное, Бен, тут же не было ничего «принародного».
— Чего?
— Судя по твоим описаниям, эти люди состоят в коллективном браке — групповая теогамия, так это называется. А потому, что бы там ни произошло — или должно было произойти, из твоих обиняков ничего не поймешь, — мы должны расценивать эти действия как сугубо приватные. Ну как можно говорить об оскорблении чьих-то тонких чувств, если «здесь же нет никого, кроме нас, богов»?
— Но я был оскорблен!
— Твоя божественность оказалась неполной. Ты ввел их в заблуждение. Ты сам на это напросился.
— Я?! Джубал, я не делал ничего подобного!
— Да не строй ты из себя дурака! Если ты такой уж чувствительный, уходить нужно было сразу, ведь ты сразу увидел, что их обычаи идут вразрез с твоими. Но ты остался — и с восторгом воспользовался благосклонностью одной из богинь — и вел себя с ней, как бог. Ты знал обстановку, и они знали, что ты знаешь, они ошиблись лишь в одном — приняли твое лицемерие за чистую монету. Нет, Бен, Майк и Джилл вели себя вполне корректно, возмутительным было твое поведение.
— Кой черт, Джубал, ты всегда все вывернешь шиворот-навыворот. Ну да, верно, я там слишком уж по-ихнему стал себя вести, влился в компанию, но ведь когда я уходил, я не мог иначе! Меня же точно чуть не вытошнило!
— На рефлексы ссылаешься? Любой человек, чей эмоциональный возраст превышает двенадцать лет, сжал бы зубы, сходил в уборную, а затем, малость очухавшись, вернулся бы назад и соврал бы что- нибудь для приличия. Тут не в рефлексах дело. Рефлекс может вывернуть желудок, но он не может указать ногам, куда им идти, не может собрать манатки, вытолкнуть тебя в дверь и заставить прыгнуть в трубу. Ты, Бен, ударился в панику. Вот только почему?
Какстон молчал, долго и уныло. Затем он вздохнул и сказал:
— Вообще-то, если так разобраться, наверное, я — ханжа.
— Нет, — покачал головой Джубал. — Ханжа возводит свои правила приличия в статус законов природы. За тобой такого не замечалось — ни прежде, ни в данном случае. Ты легко приспособился ко многим обстоятельствам, не соответствовавшим твоему коду благопристойности, настоящий же ханжа должен был хлопнуть дверью сразу, при первом же взгляде на эту восхитительную татуированную леди. Копай глубже.
— Я знаю только то, что вся эта история меня крайне расстроила.
— Понимаю, Бен, понимаю и очень тебе сочувствую. Но давай рассмотрим гипотетическую ситуацию. Ты там говорил о леди по имени Рут. Предположим, Джиллиан там не было, предположим, что с тобой были бы тот же Майк и Рут, и они точно так же предложили бы тебе поучаствовать в совместной интимности. Был бы ты шокирован?
— Что? Ну да, конечно. Это же действительно шокирующая ситуация. Я в этом уверен, что бы ты там ни говорил о вкусах.
— Да, но насколько шокирующая? До тошноты? До панического бегства?
Какстон смущенно отвел глаза.
— Зараза ты, Джубал. Ну, хорошо. Пожалуй, я нашел бы какой-нибудь предлог, чтобы выйти на кухню, или еще куда… ну а потом бы втихую смылся.
— Прекрасно, Бен. Вот ты и объяснил все свои заморочки.
— Я?
— Ты подумай, что изменилось.
Какстон окончательно сник.
— Ну да, — сказал он после долгого молчания, — да. Все дело в том, что я люблю Джилл, если бы не она, ничего бы этого не случилось.
— Тепло, Бен, тепло. Но еще не горячо.
— Как это?
— Чувство, заставившее тебя бежать, называется совсем иначе. Ты можешь сказать, что такое «любовь»?
— Что? Слушай, да брось ты эти свои штучки. Этим вопросом занимались все, от Шекспира до Фрейда, и никто еще не дал мал-мала вразумительного ответа. Я только знаю, что она причиняет страдание.
— Не знаю уж, как там Шекспиры, — ядовито заметил Джубал, — но я могу дать тебе совершенно точное определение. Любовью называется такое состояние, когда счастье другой личности становится для тебя важнее твоего собственного.
— Ну, с этим я, пожалуй, и соглашусь, — кивнул Бен. — Именно такие чувства и вызывает у меня Джилл.
— Прекрасно. Значит, ты утверждаешь, что так хотел сделать Джилл счастливой, что чуть не заблевал всю комнату и был вынужден спасаться паническим бегством?
— Слушай, подожди секунду! Я же совсем не говорил…
— А может, это было некое другое чувство?
— Я же просто говорю… — Бен осекся, помолчал с минуту и продолжил совсем уже иным голосом: — Ну да, я ревновал. Но честно, Джубал, в тот момент я мог поклясться, что ничего подобного нет и в помине. Я проиграл и давно уже с этим смирился — кой черт, я же и Майка не стал любить ни на вот столько меньше. Ревность бессмысленна, она никуда не ведет.
— Не ведет туда, куда тебе хочется, это уж точно. Ревность — это болезненное состояние, а любовь — здоровое. Незрелый разум зачастую их путает, либо считает, что чем больше любовь, тем больше и ревность, когда в действительности они почти несовместимы, одна почти не оставляет места для другой. Действуя на пару, они производят невообразимую сумятицу, что, по всей видимости, с тобой и случилось. Когда твоя ревность подняла голову, ты не смог взглянуть ей в глаза и позорно бежал.
— Джубал, ты все-таки учти обстоятельства! Этот гарем коллективного пользования ошарашил бы кого угодно. И пойми меня правильно, я любил бы Джилл, даже будь она двухдолларовой шлюхой. Каковой она не является. Со своей точки зрения Джилл абсолютно моральна.
— Я знаю, — кивнул Джубал. — Джилл обладает такой непрошибаемой невинностью, что попросту не может быть аморальной. Боюсь, — он слегка помрачнел, — что мы с тобой, Бен, не смогли бы жить в соответствии с идеальной моралью этих людей — нам недостает их ангелической невинности.
— Так ты считаешь все эти штуки моральными? — поразился Бен. — Я же имел в виду, что Джилл не знает, что делает нечто дурное, — Майк ей совсем голову заморочил, — и Майк тоже этого не знает, он же с Марса, ему в детстве ничего такого не объясняли.
— Да, — подтвердил Джубал, — именно так я и считаю. По моим представлениям, все, что делают эти люди — все эти люди, а не только старые наши знакомые, — совершенно морально. Я еще не вдавался в подробности, но… да, абсолютно все. Вакханалии, бесстыдный обмен партнерами, коммунальная жизнь, анархические порядки, да все что угодно.
— Джубал, ты меня просто поражаешь. Если ты и вправду так думаешь, почему бы тебе не влиться в эту ихнюю коммуну? Они встретят тебя с распростертыми объятьями. Они устроят в твою честь праздник — Дон только и мечтает, что целовать твои ноги и верно тебе служить, я ничуть не преувеличиваю.
— Нет, — вздохнул Джубал. — Вот если бы пятьдесят лет назад… Но теперь? Теперь, брат мой Бен, такая невинность мне недоступна. Слишком уж долго жил я в браке с некоей своей разновидностью безнадежности и зла, чтобы омыться живой водой и тут же обрести утраченную невинность. Да и был ли я когда-нибудь невинным?
— Майк считает, что ты и сейчас преполнен «невинности» — только он не пользуется этим словом. Это мне сказала Дон.
— Тем более, мне не хотелось бы его разочаровывать. Майк видит свое собственное отражение — я по профессии зеркало.
— Струсил, струсил.
— Абсолютно верно, уважаемый сэр! Но меня беспокоит не их мораль, а опасности, угрожающие им
