И крепко держит меня мать сыра земля.
Пусть «Прочь отсюда!» ветер с запада взывает,
Свободен навсегда мой дух теперь.
Он выше солнца, выше моря, выше неба,
Не ведает ни огорчений, ни потерь.
Едва лишь зазвучали первые слова, разговоры прекратились, Анборн, Шрайк и солдаты затихли. Всех увлекла грустная мелодия. Рапсодия закончила петь, и мужчины дружно вздохнули.
— А теперь еще одну песню, если ты в настроении, леди, — попросил Анборн, сделав большой глоток из своей кружки. — Ты можешь порадовать нас балладой под названием «Печальная и удивительная история о Симеоне Блоуфеллоу и туфельке любовницы»? Ты знаешь, это моя любимая.
Рапсодия рассмеялась, чувствуя, как тает комок у нее в горле и расслабляется ноющее тело.
— Песню гваддов? Ты хочешь послушать их песню?
Анборн состроил обиженную гримасу:
— Почему бы и нет? Хоть гвадды и маленький народ…
— Но они делают отличные скамеечки для ног, — добавил Шрайк:
— Из этого не следует, что они плохие певцы…
— Очень мягкие, если их сварить с картофелем…
— А также могут послужить отличной мишенью для арбалетчиков…
— Ладно! — Рапсодия так хохотала, что у нее заболели ребра. — Прекратите немедленно. — Она постаралась расправить плечи и откашлялась. — Мне нужна моя лютня, — добавила она, устраиваясь поудобнее. — Я была бы чрезвычайно признательна, если бы кто-нибудь принес мне ее из кареты.
Стражники вскочили на ноги, искоса посмотрев на своего командира и его адъютанта, которые умудрялись так нахально вести себя в присутствии леди, не вызывая у нее ни малейшего возмущения.
Анборн с комичным видом вздохнул, когда один из солдат побежал к карете за лютней.
— Конечно, она лучше звучит на концертине, — с умным видом заявил Анборн, повернувшись к Шрайку.
— Или на скрипке со струнами из жил гваддов.
Рапсодия поднесла руку ко рту, пытаясь подавить приступ тошноты и смеха.
— Еще одна такая реплика, Шрайк, и я не стану отворачиваться в сторону, когда меня начнет тошнить.
— Ничего себе, — разводя руками, проворчал Шрайк. — Никогда не видел, чтобы она была такой злой и раздражительной, правда, Анборн? Интересно, что на нее нашло? О, кажется, я понял. Твой племянник.
Анборн огрел старого друга по уху и бросил на него свирепый взгляд.
Рапсодия взяла из рук солдата лютню, настроила ее и заиграла мелодию душещипательной песенки гваддов Серендаира о герое Симеоне Блоуфеллоу и туфельке его потерянной любовницы.
— Другую! Спойте другую песню, леди, — попросил Шрайк, как только она закончила трагическую историю.
— Как насчет колыбельной? — спросила Рапсодия, поудобнее устраивая лютню на коленях. — И дело не только в том, что уже поздно, — мне пора начинать тренироваться.
Мужчины не стали отказываться, и Рапсодия запела старую песенку, происхождение которой давно забыла:
Спи, маленькая птичка, под моим крылом…
Анборн неожиданно побледнел и схватил Рапсодию за плечо.
— Спой что-нибудь другое, — прохрипел он. Рапсодия ошеломленно заморгала.
— Извини, — быстро ответила она, пытаясь разглядеть выражение лица генерала, но он опустил голову и отвернулся.
— Не нужно извиняться, лучше спой что-нибудь другое.
Встревоженная Рапсодия вспомнила песню о ветерке, под которую засыпала она сама. Никто из присутствующих не мог ее слышать, ни у кого она не вызовет печальных воспоминаний. Она неуверенно начала петь, ее голос сливался с потрескиванием хвороста в костре, пульсировал вместе с пламенем, лизавшим Звездный Горн.
Спи, мое дитя, моя малышка,
На траве, где не смолкает звон ручья,
Где, посвистывая, ветер прочь уносит
Все волненья, и обиды, и печали дня.
Отдыхай, моя дочурка дорогая,
Где зуек в траве гнездо усердно вьет,
Где под головой так сладко пахнет клевер,
Где по небу в облаках луна плывет.
Пусть тебе приснится сон, моя родная,
С лунным светом, с лепетом ручья,
И не бойся улететь на крыльях ветра.
Я с тобой, моя любовь вернет тебя.
Анборн взглянул на Рапсодию только после того, как она закончила петь.
— Чудесная песенка, — тихо сказал он. — Где ты ее слышала?
— От матери, — ответила Рапсодия. — У нее имелись песни на все случаи жизни. У лиринов есть традиция: как только женщина узнает, что она ждет ребенка, она выбирает песню, которая будет сопровождать растущую в ее теле жизнь. Это ее первый дар своему малышу, его собственная песня. — Она посмотрела в темноту. — У каждого из моих братьев была своя песня, но эту мама пела, вынашивая меня. Матери лиринглас поют выбранную песню каждый день, когда остаются одни, перед утренними молитвами и после вечерних. По ней ребенок узнает свою мать, она становится его первой колыбельной, единственной и неповторимой для каждого малыша. Лирины живут под открытым небом, для них очень важно, чтобы дети вели себя тихо, если вдруг возникнет опасность. Песня быстро успокаивает ребенка. И он засыпает.
— Красивая традиция, — вздохнул Анборн. — Ты уже выбрала песню для моего племянника или племянницы?
Рапсодия улыбнулась:
— Еще нет. Я узнаю ее, когда придет время. Во всяком случае, так мне говорили. А теперь, если не возражаете, я хочу поспать. Спокойной вам ночи, господа.
И она устроилась возле костра.
Большую часть ночи Анборн с любовью смотрел на нее, хмурился, слыша, как Рапсодия стонет от боли, но стоило ее дыханию успокоиться, и лоб генерала разглаживался, а глаза наполнялись светом.
После смены караула Шрайк подошел к Анборну и присел рядом с ним на корточки.
— Отойдите ненадолго, — приказал он четверым солдатам, собравшимся лечь отдохнуть.
Они вопросительно посмотрели на генерала — Анборн кивнул.
Когда солдаты отошли в сторону, Шрайк вытащил тонкую саблю и протянул старому другу.
— Возьми оружие, — приказал Шрайк. Анборн отвернулся:
— Не сегодня. Шрайк не сдавался.
— Возьми клинок, — настаивал он на своем.
— Я не перенесу. Не сегодня, Шрайк, — проговорил Анборн, продолжая смотреть в другую сторону.
— Если ты намерен погрузиться в грустные мысли, пусть в твоих руках будет клинок, а не только воспоминания.
После долгого молчания генерал повернулся и посмотрел на своего друга, который, как всегда, стоял у него за спиной. Анборн вздохнул, взял саблю и клинком поймал отсветы пламени.
Шрайк застыл в неподвижности, наблюдая за сидящим Анборном: генерал погрузился в события прошлого, вновь переживая навсегда ушедшие мгновения. Когда-то Шрайк, благодаря могуществу слова Дающей Имя, получил способность даровать человеку его воспоминания.
Когда образ потускнел, Анборн вернул саблю Шрайку и обхватил руками свои бесполезные ноги.
