Он оглянулся на Кринсель, чье лицо сохраняло обычное непроницаемое выражение, но в ее глазах Акмед заметил страх.
— Ты можешь подождать здесь, — предложил он.
Женщина едва заметно кивнула, и, хотя выражение лица не изменилось, в ее глазах промелькнуло облегчение.
Акмед подошел ко входу в логово. На каменной стене, над темным провалом пещеры он заметил покрытые лишайником руны. Присмотревшись, Акмед их узнал и вздохнул. Слова были написаны на всеобщем тайном языке кораблей, смеси древненамерьенского и других наречий, на которых говорили более двух тысячелетий назад:
От злой иронии у него зачесалась кожа. Здесь появился на свет народ намерьенов. Здесь Меритин-Странник вырезал слова, сказанные ему королем, которыми он должен был встречать всякого человека в новом мире.
Драконица, жившая в этой пещере, была восхищена путешественником и влюбилась в него, а потому попросила его вернуться и разрешила привести с собой обреченных на гибель людей, чтобы они остались жить на ее землях. И глупец, воспользовавшись благородством древнего вирма, привел с собой множество эгоистичных, испорченных людей, которые в этом плавании обрели нечто вроде бессмертия, во всяком случае, их жизнь стала очень долгой. И хотя Меритин, возвращаясь обратно, погиб, намерьены, как стали себя называть беженцы с Серендаира, прибыли на новый континент. Но прибыли не с миром. Они захватили новые земли и стали безраздельно править ими. Они подчинили себе местных жителей, которые не могли оказать сопротивления пришельцам, обладавшим неведомым доселе могуществом и долгой жизнью. Однако потом намерьены сами все испортили, устроив страшную бессмысленную войну.
Но именно здесь все и началось.
От этих мыслей у Акмед а заболели зубы.
— Рапсодия! — нетерпеливо вскричал он, стоя у входа в пещеру.
Песня его имени тут же смолкла, исчезла приятная вибрация на коже, осталось лишь легкое раздражение. Некоторое время царила полная тишина. Затем вновь заговорил удивительный голос, но теперь в нем слышалось недовольство:
— Ты можешь войти, король болгов. Но не забывай о хороших манерах.
— Хаззах, — пробормотал Акмед.
Он жестом предложил Кринсель расположиться неподалеку от входа в пещеру, а сам шагнул в темный провал.
Через несколько футов проход начал расширяться, превращаясь в огромный сумрачный туннель, освещенный слабым пульсирующим светом. На стенах возле входа рос лишайник, но, по мере того как Акмед продвигался все дальше и дальше, лишайник исчез.
Стены пещеры становились все выше, а туннель по спирали спускался вниз. Акмед уже слышал мелодичное пение воды, отчетливо ощущал едкий запах кузнечного горна и горящей серы, который весьма неприятно воздействовал на его чувствительные ноздри.
«Дыхание дракона», — подумал он и, прищурившись, двинулся дальше.
Теперь он шагал прямо по мелкому руслу ручья, который постепенно становился все глубже. Рапсодия несколько лет назад описывала ему пещеру, в том числе она упомянула и о том, что драконица живет на берегу внутреннего моря. Над водой в ручье медленно поднимался пар.
Вскоре Акмед потерял счет времени — все было в точности так, как много лет назад, когда они с Грунтором и Рапсодией путешествовали по Корню. Ощущения поразили Акмеда. Он не ожидал, что Рапсодия сумеет так долго находиться под землей, поскольку пребывание здесь не могло не напоминать ей о столетиях, проведенных в чреве земли. Ведь Рапсодия дитя неба, лиринка, и она страдала всякий раз, когда долго не выходила на открытый воздух. Путешествие вдоль Оси Мира стало для нее настоящей пыткой. А теперь она уже на протяжении нескольких месяцев по собственной инициативе жила в пещере.
Вонючий воздух вновь обрушился на него волной жара, затем он услышал плеск воды и скрежет когтей по камню — огромное существо вылезло на сушу. Акмед вышел из-за очередного поворота туннеля и остановился.
Перед ним высился огромный дракон, заполнявший собой пещеру от пола до потолка, могучее тело, сотканное из эфира, обладающее, однако, впечатляющей массой. Древний вирм имел никак не меньше ста футов в длину. Сто футов грации и мощи, покрытых чешуей, которая сверкала в мягком свете факелов, озарявших нижнюю часть пещеры, отчего на поверхности огромного тела мерцали миллионы красных звезд. Глаза драконицы — тысячегранные самоцветы с серебряными зрачками с вертикальным разрезом — сияли, словно светильники в темноте. Он легко прочитал в них раздражение.
— Не нужно огорчать Прелестницу, — предупредила драконица, и ее удивительный голос эхом раскатился по пещере, фасетчатые глаза сузились, чтобы подчеркнуть важность слов, которые порывом ветра обдали Акмеда, и тот коротко кивнул.
— Где она?
Драконица с подозрением посмотрела на него, а потом сдвинула свое полупрозрачное тело в сторону, позволив королю болгов пройти в глубь пещеры.
Рапсодия сидела среди россыпи сокровищ в гамаке из парусины, который был растянут между двумя стенами пещеры и закреплен на трезубцах, глубоко вошедших в камень. Акмед замедлил шаг, внимательно глядя на нее.
Он с трудом узнал Рапсодию.
После карнавала ее внешность сильно изменилась, но сначала Акмед не понял, в чем суть происходящих изменений. Он пригляделся повнимательнее: лиринские черты лица еще больше заострились, утратив мягкость, доставшуюся ей от отца, человека. Она стала более холодной и жесткой; теперь в ней почти не осталось того тепла, которое наполнило ее после того, как она прошла сквозь пылающее сердце Земли, кожа побледнела, потеряв так хороший знакомый Акмеду розовый оттенок. И еще Рапсодия показалась ему отстраненной — она наверняка слышала, как он вошел, но даже не удостоила гостя взглядом. В ней появилось нечто от дракона, и Акмед сердито сглотнул, ощутив, как к горлу подкатывает комок.
— Так кто кого формирует — ты ребенка или он тебя? — спросил он.
Только теперь Рапсодия повернулась и посмотрела на него, и внутри у Акмеда все сжалось: зрачки ее чистых зеленых глаз, изумрудных в свете факелов, приобрели вертикальный разрез, как у ее мужа и драконицы Элинсинос.
— И то и другое, — ответила она. Ее голос звучал одновременно разными тембрами, как голос драконицы, но не столь явственно. — И тебе привет.
Акмед успокоил свое дыхание, пытаясь прогнать раздражение и гнев, охватившие его.
Рапсодия выбралась из гамака и подошла к нему, потом кивнула Элинсинос, которая бросила на Акмеда еще один недобрый взгляд и скользнула в глубину пещеры, сквозь горы сверкающих серебряных монет.
— Следовало ожидать, что такая могущественная кровь окажет влияние и на мать, и на ребенка, — спокойно проговорила Рапсодия, но ее явно обеспокоила реакция Акмеда. — Но это явление временное.
— А Эши видел тебя такой? — осведомился Акмед.
Рапсодия нахмурилась.
— Да. Ты привел с собой Кринсель, как мы договаривались?
