Хитклиф

— С чего вы взяли?

— Вы верите в мир, где всякий порыв — следствие болезненного исступления. В моём мире есть Бог, дьявол и духи, которые нами руководят. Они определяют нашу судьбу. Наше дело — почувствовать их замысел, откликнуться на их зов.

— Это что-то средневековое, гротескное, — отвечал мистер Эр. — Бог дал нам разум. Это наш ясный путь к добру, а не сумеречная тропинка, которая ведёт лишь к безумию, тоске и самообольщению.

— Вам недостаёт веры, — сказал я. — И неудивительно: ваш холодный Бог и не старается воодушевить вас. Мой же позволяет нестерпимой боли и нестерпимому наслаждению сосуществовать бок о бок. Только познавая эти крайности, мы живём сполна.

На мгновение во мраке высветилось искажённое презрительной гримасой лицо мистера Эра: покуда он закуривал следующую сигару, я успел рассмотреть его саркастическую усмешку. Затянувшись, он сказал:

— Вы полагаете, что наслаждение и боль — суть бытия. Да, не сомневаюсь, вы вкусили и то, и другое сполна. Но есть крайности бытия, с которыми вам не доводилось соприкасаться. Вероятно, вы даже не ведаете об их существовании. Вы вдвое моложе меня; вы не знаете, что значит вставать без надежды и ложиться без надежды, жить бок о бок с повседневным ужасом. Не дай вам Бог это узнать. Однако случись с вами такое. Вы запоёте по-иному.

Этим заканчивались все наши споры: он отметал мои доводы как плод юношеской горячности, недостойный опровержения. Я пожал плечами. Что мне его презрение? Я знал, а он только предполагал.

Вершина холма, на котором мы сидели, располагалась вровень с верхними этажами дома, хотя и в некотором отдалении. Живая изгородь скрывала от меня большую часть строения, однако за силуэтом мистера Эра я видел три узких жёлтых прямоугольника: в мансарде горела лампа. Я знал, что там живёт одна из служанок, швея, и предположил, что сегодня она засиделась за работой. Свет размеренно мигал; я решил, то это женская рука, кладущая стежки, заслоняет лампу. Потом окна погасли, и я перестал видеть и Торнфилд-холл и его владельца.

— Кстати, — сказал мистер Эр после недолгого молчания. — Знаете, что сегодня за день?

— Нет, — ответил я (хотя отлично знал).

— Годовщина вашего появления на моём горизонте. Давайте выпьем за этот поучительный для нас обоих год.

Мы выпили; он налил себе ещё бокал из бутылки, которую мы прихватили с собой, я отказался.

— Я знаю, что вас не трогают мои похвалы, однако всё же скажу вы многого достигли за этот год. Когда я вспоминаю грязное озлобленное чучело, на которое наткнулся в Ливерпуле, и сравниваю его с молодым человеком, которого вижу перед собой (мысленно, разумеется, поскольку не умею видеть в темноте), — так вот, в языке нет слов, чтобы описать такую метаморфозу. Не трудитесь отвечать: вам придётся либо похвалить себя, либо солгать, то есть в любом случае нарушить правила, которые я вам усиленно внушал. Побеседуем о другом. Помните полковника Дэнта, который сегодня ко мне заходил?

— Да. Я заглянул в библиотеку, как раз когда вы его там принимали.

— И заметив, что я не один, отвесили изящный поклон и извинились, как истинный ученик лорда Честерфилда[8]. Так вот, когда вы вышли, он осведомился, что это за приятный молодой человек. Я сказал, что вы — мой родственник с севера и что ваши родители послали вас ко мне пообтесаться. Он сказал, что ждёт в гости племянника, молодого человека одних с вами лет, и предложил вас познакомить. Первым моим порывом было отказаться, но я не стал этого делать. Зачем мне и дальше прятать вас от людей? Вы научились держать себя и беседовать — что ещё нужно джентльмену? Почему бы нас не испытать?

— Испытать? Как именно? В разговоре с племянником?

— Да, таков мой план, но со следующими дополнениями. Я приглашу местное общество погостить в Торнфилде неделю и устрою обычные развлечения — катанье верхом, пикники, прогулки, салонные игры днём, музыка, танцы, угощение вечером. Во всём этом вы будете участвовать в качестве моего «молодого родственника с севера» — юноши, выросшего в глуши и поэтому немного диковатого, но тем не менее джентльмена по рождению и воспитанию. Если вы выдадите себя, если забудете то, чему я вас так старательно учил, то выставите себя обманщиком, а меня — мистификатором и ненадёжным человеком. Если всё пройдёт гладко, вы докажете, что я — гений, а вы — джентльмен. Согласны на испытание?

— Да, — ответил я.

— Отлично. Но я ждал колебаний, отговорок. Вы самоуверенны.

— Разумеется. Вы не упомянули ничего, что было бы выше моих сил.

— Вы слишком на себя полагаетесь. Вам невдомёк, что возможны тысячи случайностей, когда одно неосторожное слово выдаст вас с головой. Что ж, поднимем ставки. Заставим вас выложиться до предела. Выслушайте-ка ещё кое-что, и тогда посмотрим, удастся ли вам сохранить эту невозмутимость, за которой я угадываю безграничную веру в гениальные способности Хитклифа.

— Так говорите же. Какой из подвигов Геракла мне предстоит совершить?

— Подвиги Геракла вы совершали в конюшне; этого больше не потребуется. Вам предстоит стать скорее Танталом[9]: я подвешу перед вашим носом вожделенную награду, за которой вам придётся тянуться изо всех сил. Так вот, если за эту неделю вы убедите всех в своей принадлежности к высшему обществу, если никто не поднимет бровь и не начнёт перешёптываться на ваш счёт, если вы ни в чём не отступите от роли моего племянника, то я, покидая Торнфилд в следующем месяце, возьму вас с собой.

— Куда?

— В Европу. В длительную поездку по Италии, Франции, Испании, Нидерландам, может быть — России и Германии. Если вы выдержите испытание, то поедете в путешествие, каким завершает своё образование каждый светский молодой джентльмен.

— А если нет?

— Мне нужен управляющий в Ферндине; полагаю, вы сможете остаться в Англии и получить это место. Должность почётная, возможно, вам не по заслугам, однако это совсем не та радужная перспектива, которую я обещаю вам в случае успеха. Ну как, принимаете пари?

— Разумеется, принимаю, и твёрдо верю в успех.

— Ах, берегитесь. Самомнение — плохой советчик. Лучше призовите на помощь Осторожность и Осмотрительность. Однако я рад, что вы согласились, поскольку уже выбрал дату приезда гостей и разослал приглашения.

Я ничуть не удивился и только спросил, кто будет.

— Полковника я пригласил ещё вчера, так что будет он, его жена и их племянник — мистер Линтон.

Линтон! Он сказал Линтон — племянник полковника Дэнта? Я тут же вообразил, что безвестный племянник — не кто иной, как Эдгар Линтон, мой отроческий соперник. Однако не мог же родственник полковника Дэнта оказаться тем самым Линтоном, чью слабую грудь я не раз мечтал проколоть кинжалом (и это несмотря на облагораживающее действие образования), чьё миловидное личико я и сейчас с наслаждением раскровянил бы кулаком; тем Линтоном, которого я много раз сотнями способов изничтожал во сне, к неизменному моему ликованию? Ведь это не может быть один и тот же человек! Я понимал, что в принципе это возможно, но вряд ли так оно есть. Линтон — фамилия распространённая, в округе — несколько десятков Линтонов, и любой из них может оказаться племянником полковника Дэнта. С чего бы здесь взяться моему Линтону? Если мы очутимся в одном и том же месте, мир рухнет и время остановится.

Мистер Эр громогласно вещал ещё минуты две: он рассказывал об остальных гостях, в том числе о двух молодых красавицах. Но меня интересовало одно.

— Этот племянник, — спросил я, — что вы о нём знаете?

Я старался говорить как бы между прочим, но мне это не удалось — вопрос прозвучал напряжённо. Хорошо хоть, лицо моё скрывал мрак.

— Почему вы спросили? — Мистер Эр чуял всякую странность в поведении, как собака чует дичь.