— Желал бы я быть тем философом, которого описал доктор Джонсон, и управлять погодой, — улыбнулся он, — но, поскольку всё же не умею делать этого, остаётся ждать, пока она управится сама собой. Покамест слуги всё приготовят, и мы тронемся, как только посмеет проглянуть первый солнечный луч!
— Вот! Вот! — воскликнула Бланш Ингрэм. — Мама, гляди!
Она торжествующе повернула мать к окну и, не дожидаясь, что та скажет, потащила сестру к дверям.
Все взгляды устремились на леди Ингрэм.
— Солнце и впрямь выглянуло, — сказала она таким тоном, словно дивилась солнечной дерзости.
— Вот всё и решилось, — воскликнула миссис Дэнт, хлопая в ладоши.
Мистер Эр принялся отдавать приказания направо и налево. Нам было велено захватить накидки, зонтики, альбомы для зарисовок и так далее, слугам — подать кареты через пятнадцать минут. Лорд Ингрэм застонал и закрыл лицо плюшевой подушкой.
Через час экипажи, лошади, гости и слуги собрались на круговой аллее. Мелькали шляпки и шали. Прогремел гром, который все вежливо не заметили. Однако через несколько секунд хлынул ливень, не заметить который было уже невозможно. К тому времени, как достопочтенная Бланш Ингрэм, трясясь от холода и досады, вбежала в прихожую, длинные перья на её шляпке превратились в мотающиеся обезьяньи хвостики.
Холод и досада не оставляли гостей в продолжение дня. Дождь хлестал за окном и в каминной трубе; как ни старался Джон, дрова шипели и гасли. То же было и с настроением собравшихся: несмотря на все потуги развеселиться, воцарилось общее уныние. Мистер Эр, разумеется, предлагал развлечения, но всё без толку. Шарады слишком утомительны — все так намучались, снимая мокрую одежду, что было лень снова наряжаться. Начали играть в фанты, но леди Ингрэм и её старшая дочь рассорились из-за правил игры, так что пришлось оставить эту затею. Общество склонялось к тому, чтобы попеть хором, но тут леди Ингрэм уличила мистера Эра в том, что у него будто бы сел голос. На какое-то время все оживились и стали наперебой предписывать лечения и предрекать осложнения, но вскоре и это удовольствие себя исчерпало.
Я с трудом сдерживал смех: восемь первосортных образчиков английской аристократии, разодетые в пух и прах, с годовым доходом тысяч этак по шесть на брата, совместными усилиями не могут выдавить и одной улыбки. Как бы ты посмеялась над ними, Кэти!
После обеда (в музыкальной комнате без всякого удовольствия распотрошили приготовленные для пикника корзины) дрова в библиотеке немного просохли и разогрелись. Соответственно приободрилось и общество. Кто-то предложил вернуться к вчерашнему занятию — сыграть партию в твист. Предложение было принято, а ставки — пенни за очко — удовлетворили почти всех.
Исключение составлял мистер Эр. Он не одобрял азартные игры; мне доводилось слышать, как он, обличая этот порок, рассказывал множество историй о том, как за один вечер в фараон проигрывают целые состояния, обрекая свои семьи на нищенское существование. Зная его взгляды, я был уверен, что ставки не поднимутся выше теперешней скромной величины.
Тем не менее я мысленно назвал себе сумму, больше которой проиграть не могу. К этому времени я успел сколотить небольшой капиталец — почти всё ежеквартальное содержание, которое выплачивал мне мистер Эр, равно как и золото, которое я взял у Хиндли в качестве выходного пособия, я по совету банкиров мистера Эра положил в Милкотский банк, и теперь на моём счету находилось около четырёхсот пятидесяти фунтов. Для меня это было целое состояние и надежда воссоединиться с тобой, для остальных же игроков — не больше чем карманные деньги. Памятуя об этом, я решил, что позволю себе проиграть пять фунтов, а потом, как и Линтон, устроюсь в уголке с книжкой.
Однако мне не пришлось воспользоваться этим планом. За два часа я выиграл в два раза больше, чем поначалу разрешил себе проиграть. Ты помнишь, когда мы на кухне играли в карты или когда мы с Хиндли бросали монетку, Нелли говорила, что у меня лёгкая рука и выигрыш сам в неё идёт. Хиндли клялся, что я заговариваю монетки, и не раз меня за это лупил хотя потом опять не мог удержаться от игры). Даже ты дразнила меня, требуя сознаться, что я краплю карты. Но я никогда этого не делал — я не меньше тебя дивился своим победам, — однако и это в конечном счёте вышло мне боком, когда Хиндли пустился во все тяжкие. После этого я много лет не прикасался к картам. Теперь я с радостью увидел, что удача, как и прежде, на моей стороне. Весь день я помаленьку выигрывал.
После чая леди Ингрэм, разочарованная крепким здоровьем мистера Эра, решила, что голос сел у Мэри Ингрэм, и отослала её в постель; Эдгару Линтону пришлось отложить книгу и сесть четвёртым с оставшейся сестрой, лордом Ингрэмом и мною.
Описывая этот вечер тебе, его защитнице, я должен справедливости ради отметить, что ранее Линтон уклонился от игры скромно и с достоинством: он согласился посидеть в сторонке (нас было пятеро, то есть кто-то оставался лишним) и сказал, что сослужил бы своему партнёру плохую службу, поскольку игрок из него никудышный. Теперь, вынужденный-таки сесть с нами за карты, он не удержался ещё от одного замечания.
— Боюсь, карточная игра — не то времяпровождение, которое я предпочитаю, — сказал он. — Как способ общения она не идеальна, поскольку поглощает внимание участников и нередко омрачается неизбежными во всяком состязании враждебностью и взаимным неудовольствием. Кроме того, привычка к игре часто ведёт к пороку.
— Не беспокойтесь, мистер Линтон, — съязвила мисс Ингрэм, — вам это не грозит. У вас слишком сильный характер.
Линтону достало самомнения принять этот ехидный выпад за чистую монету. Он улыбнулся и сел на место Мэри.
При этом он задел меня ногой. Мы оба шарахнулись, словно нас обожгло калёной кочергой. Полагаю, секунды две мы оба не могли скрыть взаимного омерзения, по крайней мере, Линтон выказал своё весьма живо, но быстро натянул личину вежливости и пробормотал: «Виноват».
Лорд Ингрэм ничего не заметил, поскольку в этот момент приказывал своему слуге принести новую колоду, но от Бланш Ингрэм происшествие не укрылось, и она по очереди оглядела нас обоих. Я старался казаться «нежнее молока» (любимое выражение Эдгара Линтона). В общем, мисс Ингрэм удовлетворилась тем, что прочла на наших физиономиях, и расспрашивать не стала.
Колоду принесли, и карты раздали. Мисс Ингрэм попыталась продолжить вчерашний разговор, дескать, если мистер Хитклиф в своей загадочной жестокости — Дик Терпин, а брат Тедо в своей несносности — Джонатан Уайлд, то мистер Линтон в своей
— Будь я Модником, — сказал Линтон, — вне зависимости от своей притворной утончённости и скрытого корыстолюбия, я бы знал, что мне делать с этим обескураживающим набором карт. Должен сознаться, я в полной растерянности, с чего начать.
— Браво, мистер Нэш, как умно с вашей стороны! — воскликнула мисс Ингрэм. — Разумеется, Модник — великий притворщик, в зависимости от своих целей умеет и всезнайкой себя представить, и дурачком прикинуться!
Линтон покачал головой.
— Вы вновь приписываете мне несуществующие заслуги, мисс Ингрэм. Я не умею притворяться; снаружи я такой же, как внутри, со всеми моими достоинствами и недостатками. Я могу только дивиться, как некоторым людям удаётся выдавать себя за что-то совсем иное.
Он метнул на меня злобный взгляд.
Лорд Ингрэм, партнёр Линтона, подошёл к нему и начал объяснять азы игры; моя обворожительная напарница, лишившись мишени своих насмешек, обратилась ко мне:
— Не, мистер Терпин, а вы много вчера положили в карман золота и серебра?
— Никакого золота и серебра — вчера я получил нечто куда более дорогое. Золото и серебро я бы
