– Да, моя госпожа?
– Не могла бы ты подняться в кладовую и поискать другой сундук? Маленький?
Женщина присела в реверансе.
– Да, моя госпожа.
Ее тяжелые каблуки протопали к выходу из темного зала.
«Один – ноль в пользу Джил и древней литературы», – подумал про себя Руди.
Альда улыбнулась ему через огненный блеск драгоценных камней на позолоченном переплете.
– Она не в восторге от тебя. Или, по правде говоря, от любого, кто недостаточно подавлен моим королевским титулом. Медда нянчила меня с рождения, и придает большое значение роли Няни Королевы. Она не такая, когда мы одни. Пусть это тебя не задевает.
Руди улыбнулся в ответ:
– Я знаю. Когда я в первый раз увидел вас вместе, я подумал, что ты была кем-то вроде младшей служанки, судя по тому, как она командовала тобой.
Красивые черные брови поднялись, в глазах девушки зажегся дразнящий огонь.
– Если бы ты знал, что я – королева Дарвета, ты бы со мной заговорил?
– Конечно. Ну, в самом деле... – Руди колебался, удивленный. – Уф... Я не знаю. Если бы кто-нибудь сказал: «Смотри, это королева», – может быть, я бы даже и не увидел тебя, не посмотрел бы на тебя, – он пожал плечами. – У нас нет королей и королев там, откуда я пришел.
– Правда? – она нахмурилась, озадаченная непостижимой информацией. – Кто же тогда правит вами? Кого ваш народ любит и кем гордится? И кто будет любить и защищать честь вашего народа?
Для Руди этот вопрос был столь же непостижим, и так как в школе он преуспел только в прогулах, то имел лишь смутное представление о том, как работает правительство Соединенных Штатов. Но Руди изложил ей свое понимание этого, может, более емкое, чем политическая теория; Альда слушала серьезно, обхватив руками подтянутые колени. Наконец она сказала:
– Не думаю, что смогла бы принять это. Не потому, что я королева, но все это звучит слишком безлико. И я в действительности больше уже не королева.
Она оперлась спиной на резной столбик кровати, ее голова оказалась рядом с его коленом. Хрупкое лицо ее на фоне отблеска углей выглядело очень юным, но в тоже время измученным, несчастным и усталым.
– О, они уважали меня, они кланялись мне. Это все во имя меня. И Тира. Но все это в прошлом. Ничего не осталось. – Внезапно ее голос стал тише и напряженней, и Руди увидел вдруг слезы в ее фиалковых глазах. – И все это произошло так неожиданно... Дело не в почете, Руди, не в том, чтобы иметь слуг, которые ухаживают за мной. Дело в людях. Я не забочусь о том, чтобы собрать вещи, когда всю жизнь слуги делали это для меня. Но те слуги, домочадцы двора, они были вокруг меня годы. Некоторые происходили из нашего дома, когда я еще была девочкой, они были со мной с моего рождения. Люди вроде стражников, стоявших за дверью моей спальни, я не знала их толком, но они были частью моей жизни, частью, о которой я никогда по-настоящему не думала. И все они теперь мертвы. Это страшно.
Ее голос дрогнул, но Альда взяла себя в руки.
– Ты знаешь, там был один старый раб-дуик, который ухаживал за цветами в Зале Дворца. Может быть, он делал это всю свою жизнь, а ему должно было быть около двадцати лет, это очень много для них. Он знал меня, он хрюкал и по-своему улыбался мне, когда я проходила мимо. В последней битве в Тронном Зале Гея он схватил факел и бросился с ним на Дарков, размахивая им, как люди размахивали мечами. Я видела, как он погиб. У меня на глазах погибло много дорогих сердцу людей.
Слеза скользнула по щеке.
– Дело вовсе не в том, быть королевой или не быть королевой, – продолжала она, вытирая щеку дрожащими пальцами. – Эта вся жизнь, вообще все... Тир – единственное, что у меня осталось. А в последней битве я покинула и его. Мы закрыли его в маленькой комнате за троном, я и служанка. Им был нужен в зале каждый меч, хотя никто из нас раньше его даже не держал в руках. Это было похоже на страшный сон... Какой-то кошмар, везде огонь и мрак. Я чуть не сошла с ума. Я не боялась, что умру, я боялась, что они доберутся до Тира. А я оставила его одного, – она повторила эти слова в каком-то отчаянном удивлении. – Я оставила его одного. Я... я сказала Ингольду, что убью его, если он не заберет Тира и не уйдет. Он собирался остаться и биться до конца. У меня был меч. Я сказала, что убью его... – с минуту, казалось, ее глаза не видели ничего в затененном золотистом тепле покрытой занавесками палаты, отражая только оживший ужас.
Руди мягко сказал:
– Я думаю, он понимал твое отчаяние и простил тебя.
– Я не об этом, – она усмехнулась, как делают люди, вспоминая выходку, уже потерявшую свое значение. – Представь, как неудобно было встретиться с ним после...
Дождь стих, его упорный стук перешел в мягкий моросящий шелест по толстому стеклу окна. Угли затухали в жаровне, их отсвет был похож на последний блик гаснущего заката. Минальда встала и прошла через сумрак комнаты, чтобы зажечь свечку от угольков и перенести огонь на три свечи в серебряном канделябре на столе. Она задула лучинку, и, когда откладывала ее в сторону, дым окутал ее лицо.
– Чего я не могла вынести, так это того, – продолжала Альда, ее голос был спокойным, словно она говорила о ком-то другом, – что я оставила своего ребенка на верную гибель. До тех пор, пока Ингольд не пришел ко мне позапрошлой ночью, пока он не принес мне Тира, я даже не знала, выжили они или нет. Все остальное: Дарки, ринувшиеся на нас поверх факелов, их... прикосновение, их железная хватка, лицо Ледяного Сокола, когда он поднял меня с пола в подземелье, – даже это казалось нереальным. Только то, что я оставила своего ребенка, единственное существо, единственное, оставшееся от всего прочего в жизни...
Ее руки и голос опять начали дрожать, Руди подошел к ней в ореол света свечей, взял за руки, чтобы успокоить, и почувствовал хрупкие пальцы в своей грубой ладони. Его прикосновение вернуло ей ощущение реальности, потому что она вдруг улыбнулась и опустила глаза.
– Алвир говорит, что я бредила от потрясения, – тихо сказала она. – Хорошо, что я не помню, как покидала Гей. Мне говорили, город был разрушен. Теперь он останется хотя бы в моей памяти во всем своем великолепии, – она снова подняла глаза на него, тихая слабая улыбка самоиронии появилась в уголках ее чувственного рта. – Вот почему большинство вещей здесь принадлежит Алвиру, а не мне. Это не те вещи, которые я бы взяла с собой, если бы покидала Гей по собственной воле.
– Не беспокойся об этом.
– Но прошлой ночью, – продолжала Альда, – я была готова убить тебя, если бы ты попытался остановить меня, когда я возвращалась за Тиром. Я не могла опять оставить его. Спасибо, что пошел со мной и оставался с нами в подвалах. Ты спас нам жизнь. Но я бы пошла и одна.
– И все же ты была не в своем уме, – мягко возразил Руди.
Она улыбнулась:
– Возможно.
Дождь иссяк. Ровное восковое сияние свечи вытянулось в желто-белые колонны, свет стал ярче в тихом глубоком молчании. На время их окружил покой этой комнаты, подарив удивительный момент счастья уединения среди сумятицы и обломков Вселенной. Руди непривычно сильно ощущал ее пальцы, легко покоившиеся в его руке. Он вдыхал запах ее волос, аромат гвоздики и лавра и вместе с ним мягкий жирный запах свечей и великолепие кедра и лаванды. Заключенные в остановившемся времени, они были одни в обоюдном оцепенении, ее глаза пристально смотрели на него. Руди уже знал – и понимал также, что она знает, – что что-то неизбежно произойдет. Знание пронзило его, как молния, но не вызвало никакого удивления. Как будто он всегда это знал.
Они стояли так в течение бесконечного мгновения, поглощенные этим обоюдным прозрением. Единственным звуком в комнате было их легкое быстрое дыхание. Потом открывшаяся внизу дверь качнула воздух, наклонилось пламя свечей, заставив склониться и вздрогнуть тени. В этом вторжении холодного потока голос Алвира гулко отозвался в непривычно пустом, безлюдном зале.
– ...лошади во дворе. Погрузка займет большую часть ночи. Ваши вещи поедут в третьей повозке, – и хотя нельзя было больше разобрать ни слова, они услышали отвечающий слабый голос Бектиса, недовольный голос Медды и резкое внезапное позвякивание перевязи меча и доспехов.
