но никак не влияет на сознание. Церковь предпочитает болиголов, в какой-то степени при данных обстоятельствах это даже во благо. Она уже не понимает, что с ней происходит.
Джил содрогнулась. Она нередко смотрела смерти в глаза и сама убивала мужчин и женщин, равнодушно и без сожалений. Но это всегда было в бою и происходило очень быстро. Как специалист по средневековой истории, она читала о том, как сжигали людей, но никогда не видела этого своими глазами, и сейчас не знала, сумеет ли справиться с собой.
Солдаты привязали старуху к столбу. Из рядов стражи вышел клирик в алом одеянии, тощий, как окровавленный стилет, и, вскинув белые руки, выкрикнул слова обряда. При звуках этого резкого голоса Джил чуть слышно вскрикнула и попыталась заглянуть через плечо рослым гладиаторам, стоявшим впереди.
– Хочешь взглянуть получше, Джилли? – поинтересовался Баклажан, и своими огромными ручищами обхватил ее за талию, усаживая к себе на плечо, словно на парковую скамейку.
Кто-то сзади заорал:
– Убери ее! Ничего не видно!
А сержант Куш обернулся и послал недовольного по матери.
– Верни меня на землю, – потребовала Джил, и Баклажан поднял на нее глаза.
– Да плевать на них, Джилли. Они просто недоумки.
Баклажан души в ней не чаял, недавно он сломал четыре ребра Королю после того, как Его Величество попытался сзади напасть на Джил на арене. Куш велел дать ему пять плетей за то, что вывел Короля из борьбы в последний день состязаний, и с той поры Король твердил всем вокруг, что Джил предпочитает спать с девицами, и к тому же она уродлива. Джил понимала, что не должна обращать на это внимания, но все же ей было досадно.
– Да нет, все в порядке. – Она уже увидела все, что хотела. В какой-то мере она предчувствовала это с того самого момента, как услышала голос епископа Алкетча, произносившего слова вечного проклятия в адрес осужденной. Когда Баклажан опускал ее на землю, она в последний раз взглянула на князя-епископа, стоявшего среди гвардейцев и прочих клириков. Она почти чувствовала на себе огонь этих черных глаз. Епископ Алкетча, руководивший казнью Хегды, оказался не кем иным, как бывшей аббатисой Гая и извечным врагом Ингольда, Джован-нин Нарменлион.
– Ингольд, – выдохнула Джил чуть слышно. – Ингольд, это... – Она заозиралась в поисках старого мага.
Но его нигде не было.
В том мире, откуда была родом Джил, – да, впрочем, и в этом новом мире тоже, – существовала литературная традиция, согласно которой любая героиня, достойная своего корсета и длинных юбок, оказавшись в опасной ситуации, должна была немедленно бежать на поиски подходящего героя, ставя под угрозу и себя, и всех окружающих. Джил, которая хорошо знала Ингольда, вместо этого осталась с гладиаторами, ибо понимала, что именно там он будет искать ее по возвращении. В любом случае бесполезно было пытаться разыскивать старика, если он сам не хотел быть найденным. У него имелся магический кристалл, и он без труда мог вернуться к Джил, когда закончил бы со своими делами или убедился, что некая предвиденная им опасность благополучно миновала.
В толпе Джил так и не увидела сожжения ведьмы. Сдавленная со всех сторон потной толпой, она слышала, как ругань старухи переходит в истошные крики, уловила запах дыма и горелой плоти. Какой-то мальчишка попытался обчистить ее карманы, другой – продать кусок жареного хлеба. Джил все же удержалась, и ее не стошнило, но при этом она подумала, что Ледяной Сокол наверняка пристыдил бы ее за излишнюю чувствительность.
Баклажан проводил ее домой, забеспокоившись, когда близ рынка на Джил накатила слабость и головокружение. Он заставил ее присесть у колодца, а затем, протолкавшись через толпу, куда-то ушел и вскоре вернулся с яркой накидкой из тех, что были в моде среди подружек гладиаторов, – украшенной осколками стекла, стальными пластинками и обрезками кожи. Когда Джил с изумлением приняла подарок и стала его благодарить, он лишь отмахнулся:
– Ты совсем замерзла.
Он помог ей подняться на ноги. И впрямь, стремительно похолодало...
– У тебя руки ледяные.
Джил поспешила спрятать руки под складками накидки как можно скорее.
Прошлой ночью ей снилась разрушенная вилла, в которой они ночевали, когда проходили через обезлюдевший город Зеннуак, – она видела во сне зеркало, которое нашла в одной из комнат, и кошмарное отражение в нем. Весь день она то и дело проверяла свои руки, впрочем, гладиатор, похоже, ничего не заметил. Он проводил ее до самых дверей.
Поблагодарив своего спутника, Джил заперла все ставни, зная, что при необходимости Ингольд сможет открыть их и снаружи. Затем она повалилась на тюфяк и заснула, словно накачавшись наркотиками.
Проснулась она в темноте от чьего-то стука.
– Это я, Джилли, – донесся до нее голос Ниниака. – Я уже стучал, – добавил мальчишка, когда она открыла дверь.
В желто-красном небе над городскими стенами садилось солнце, и разносился перезвон церковных колоколов. В воздухе висел запах горелого дерева. Чуть дальше по галерее болтали и занимались шитьем женщины, а мужчины пили вино и играли в кости.
Джил смахнула с лица рассыпавшиеся волосы.
– Все в порядке. – У нее кружилась голова, и было непонятно, откуда взялась такая усталость. – Что я могу для тебя сделать?
Мальчуган как-то странно поморщился, а затем протянул ей сложенный листок, – на таких лавочники делали подсчеты или писали друг другу записки, если только знали грамоту.
– Ингольд просил, чтобы я передал это тебе.
