— Можно было и иначе, — возразил я. — Старик Илайхью бросил меня на произвол судьбы просто потому, что эти красавцы слишком много про него знали. Он боялся с ними порвать, пока не был уверен, что их сотрут с лица земли. В меня он не верил и оставался на их стороне поля. Но все-таки он не такой головорез, как они. К тому же он считает Отервилл своей личной собственностью, и ему не нравится, что эти ребятки забрали город себе.
Сегодня днем я мог пойти к старику Илайхью и объяснить, что теперь их можно не бояться. Он прислушался бы. Он перешел бы на мою сторону и помог бы мне разыграть все по закону. Можно было так и поступить. Но проще сделать так, чтобы они друг друга поубивали, — это легче и надежнее. Теперь это меня больше устраивает. Не знаю, как я выкручусь в агентстве. Мой Старик кожу с меня живьем сдерет, если узнает, как я вел дело. А все этот проклятый город. Вот уж точно — Отравилл. Он отравил меня.
Послушайте. Я сидел сегодня у Уилсона, разыгрывал свою партию, словно играл в покер, и получал удовольствие. Я смотрел на Нунана и знал: после того, что я с ним сделал, у него не осталось даже одного шанса из тысячи дожить до завтра. И я смеялся про себя, и мне было хорошо и весело! Это на меня не похоже. То, что у меня еще осталось от души, спрятано под дубленой шкурой. Я двадцать лет вожусь с преступлениями, всякое убийство для меня — каждодневная работа, возможность заработать себе на хлеб. Но наслаждаться, когда готовишь кому-то смерть, — такого со мной не случалось. Вот что такое ваш город.
Она улыбнулась — слишком ласково — и сказала — слишком снисходительно:
— Вы преувеличиваете, миленький. Так им и надо. Зачем вы на меня так смотрите? У меня мурашки по спине забегали.
Я ухмыльнулся, взял стаканы и пошел на кухню за джином. Когда я вернулся, она взглянула на меня тревожными глазами и спросила:
— Для чего это вы притащили ледолом?
— Чтобы показать вам, как у меня работает голова. Несколько дней назад для меня это был просто инструмент, которым крошат лед, — если бы я вообще обратил на него внимание. — Я провел пальцем по круглой стальной пике длиной в добрых пятнадцать сантиметров. — Сейчас я думаю — недурная штучка, чтобы пришпилить человека к его собственному костюму. Даже на простую зажигалку смотрю — и прикидываю, как ее можно набить нитроглицерином и подсунуть тому, кто мне не нравится. В канаве возле вашего дома валяется медный провод — тонкий, гибкий и по длине годится, чтобы накинуть человеку на шею и затянуть концы. Чертовски трудно было удержаться, чтобы не подобрать его и не сунуть в карман, так, на всякий случай.
— Вы спятили.
— Знаю. Про это я вам и толкую. Я рехнулся на крови.
— Вот это мне как раз и не нравится. Отнесите эту штуку обратно в кухню, садитесь и придите в себя.
Я выполнил два приказа из трех.
— Беда в том, — стала укорять меня Дина, — что у вас нервы ни к черту. Вы слишком переволновались за последние дни. Если так пойдет дальше, вы сорветесь по-настоящему.
Я протянул перед собой руку с растопыренными пальцами. Она почти не дрожала.
Дина взглянула на руку и заметила:
— Ничего не значит. У вас все внутри. Почему бы вам не отдохнуть денек-другой? Теперь дела пойдут сами собой. Поехали бы в Солт-Лейк-Сити. Вам это будет на пользу.
— Не могу, сестренка. Кто-то должен остаться здесь, чтобы подсчитывать трупы. Кроме того, весь мой план держится на сегодняшней комбинации людей и событий. Если мы уедем, все изменится, и как бы не пришлось начинать все сначала.
— Никто не узнает, что мы уехали, а я вообще тут ни при чем.
— С каких это пор?
Она наклонилась вперед, сощурилась и спросила:
— К чему это вы клоните?
— Ни к чему. Просто удивляюсь, как это из вас вдруг получился посторонний наблюдатель. Забыли, что Дональда Уилсона убили из-за вас? А ведь с этого все и началось. Забыли, что, если бы вы не дали мне материал на Шепота, дело забуксовало бы?
— Вы прекрасно знаете, что я ни в чем не виновата, — возмущенно заявила она. — К тому же это все в прошлом. Вы просто в паршивом настроении и хотите поспорить.
— Вчера вечером, когда вы до смерти перепугались, что Шепот вас убьет, это было не в прошлом.
— Хватит с меня разговоров об убийствах!
— Юный Олбури говорил, что вас грозил убить Билл Куинт, — сказал я.
— Прекратите.
— У вас, видно, особый дар — будить в своих приятелях наклонности к убийству. Олбури ждет суда за убийство Уилсона. Шепот заставляет вас дрожать по углам. Даже я не избежал вашего влияния — смотрите, во что я превратился. И я всегда в глубине души был уверен, что когда-нибудь до вас доберется Дэн Ролф.
— Дэн! Вы сумасшедший. Да я…
— Погодите. Он, чахоточный, попал в беду, вы его подобрали. Дали ему крышу над головой и опия, сколько душе угодно. Он у вас на побегушках, при мне вы надавали ему пощечин и бьете его при посторонних. Он в вас влюблен. Но однажды утром вы проснетесь и обнаружите, что он свернул вам шею.
Дина вздрогнула, встала и рассмеялась.
— Слава Богу, из нас двоих хоть я понимаю, что за чушь вы порете, — сказала она, унося в кухню пустые стаканы.
Я закуривал сигарету и задумался, почему я так себя чувствую, — может, и в самом деле схожу с ума? Есть ли правда в том, что болтают о предчувствиях, или у меня просто расшатались нервы?
— Если не хотите уезжать, то самое лучшее для вас — накачаться, — посоветовала девушка, вернувшись с полными стаканами. — Забудете обо всем на пару часов. Я вам налила двойную порцию джина. Вам это нужно.
— Дело не во мне, — сказал я, сам себе удивляясь, но почему-то получая удовольствие от своих слов. — Дело в вас. Каждый раз, когда я произношу слово «убийство», вы впадаете в панику. Настоящая женщина. В городе Бог знает сколько народу не прочь с вами разделаться, а вы думаете, что все обойдется, если только держать язык за зубами. Это глупо. Молчи — не молчи, разве это помешает, например, Шепоту…
— Пожалуйста, прекратите, умоляю! Да, я глупая. Я боюсь слов. Я боюсь его. Я… Ах, почему вы его не убрали, когда я просила?
— Извините, — сказал я вполне серьезно.
— Вы думаете, он…
— Не знаю, — сказал я. — И вы, наверное, правы, не стоит об этом болтать. Вот выпить — это надо, хотя слабоватый у вас джин какой-то.
— Дело в вас, а не в джине. Хотите одну мировую штуку?
— Я бы выпил и нитроглицерин.
— Сейчас будет, — пообещала она.
Дина погремела бутылками на кухне и принесла мне полный стакан. Питье в нем на вид не отличалось от джина. Я потянул носом и сказал:
— Опийная настойка Дэна? Он еще в больнице?
— Да. Кажется, у него трещина в черепе. Пейте, дружок, это то, что вам нужно.
Я опрокинул в глотку джин с опием. Внезапно мне стало лучше. Мы продолжали пить и беседовать, и все вокруг постепенно стало радостным, светлым, исполненным мира и братства…
Дина налегала на чистый джин. Я тоже перешел на него ненадолго, а потом выпил еще стаканчик с опием.
Затем я затеял игру — старался держать глаза открытыми, как будто не сплю, хотя уже ничего перед
