плюща.
Илла настороженно разглядывала странного незнакомца. Уличная жизнь научила ее никому не доверять. Было глупо тащить в свой тайник этого бородача. Он же играючи кочергу в косицу заплел. Ему не дашь в глаз так запросто, как Плаксиному отцу. «И что меня дернуло?!». Илла рассердилась на себя. А заодно уж и на него… Ну и чучело! Поставить такого на грядке – вороны со страху вернут урожай за прошлый год!
– Тебя как зовут хоть?
– Зоран.
– Имя какое-то нездешнее…
Зоран вздохнул:
– Я сам нездешний.
– Да уж точно! – фыркнула Иллесия. – Таких, как ты, здесь еще не было!
– Я с дорог, – повторил Зоран. – Давно я на них заблудился. Я незлой человек, Илла. Просто места себе ищу.
– Ну, дела… ты с дорог – а я на дороги хотела, тоже места искать.
Бояться его Илла совсем перестала. Если бы у этого громилы на уме было что худое, давно бы уже сделал по-своему. Иллесия почесала за ухом Зоранова кота.
– Так быстро даже у нас в Богадельне не каждая девчонка решает, с кем ей спать, – сказала она. – Прямо как с луны свалился. Ты пока ищешь, где пожить? Даже не знаю… Ну, хочешь, я возьму тебя к себе, – Илла осторожно добавила, – на пару деньков. Только если что – я тебя выгоню. Ты смотри, у меня с этим быстро!
Горожанам Богадельня казалась чем-то вроде клоповьего гнезда, из которого день и ночь выползают в город воры, попрошайки и поденщики. На самом деле в развалинах были и кабаки, и лавки, и кустарные мастерские. Здесь можно было даже снять жилье у своего рода домохозяев.
Тесные каморки и комнатушки, в которых ютились местные, стоили денег, и за неуплату съемщика могли не только выкинуть прочь, но и здорово пересчитать ребра. Кому не хватало на жилье, устраивались, как попало: в замусоренных залах, во дворе, в подвалах.
В Богадельне были свои богатые и бедные. Иллесия была бедной. Хотя ей повезло с работой и не приходилось с утра каждый день ломать себе голову, где раздобыть кусок хлеба, снимать угол для себя ей было не под силу. Если бы она стала чьей-то сожительницей или согласилась спать с парнями, которые предлагали ей плату за ночь, – тогда другое дело. Но Илла ни за что даже на одну ночь не продала бы свою независимость.
И все же у нее была собственная каморка. Чтобы пробраться туда, нужно было протиснуться в узкую щель в стене, а потом не заблудиться в тесном, сыром лабиринте.
Обживая свой закуток – неуютную дыру без окон, где было черно, как в чернильнице, – Илла умудрилась затащить туда доски, которые сложила у стены, и устроила себе на них постель с купленным по случаю одеялом и набитой травой подушкой. Илла понемножку воровала в трактире жир, чтобы «дома» можно было жечь вонючую фитильную лампу. Набрав камней, – вот этого-то добра вокруг было навалом! – Илла сложила очаг, огонь которого дочерна прокоптил ближайшую стену. Вместо стола ей служил хромоногий табурет, да однажды она с трудом притащила треснувший старый сундук… Но в этой убогой норе Илла чувствовала себя хозяйкой. Тут она сама себе была голова, без пьяных соседей и все подмечающих соседок с длинными языками. Тут к ней никто не лез, а Иллесии только это и было надо.
– Вот, добро пожаловать, – усмехнулась Илла.
Зоран огляделся, вздохнул и опустил на пол свой дорожный мешок. Добираясь до этого убежища, он терся плечами о стены и пригибал голову, чтобы не стукнуться о потолок. Кот спрыгнул с Зоранова плеча и пошел обследовать углы. Он, в отличие от хозяина, был убежден, что попал в уютное местечко.
Илла разожгла в очаге огонь – вскипятить воду для травника. Зоран сложил в несколько раз свой плащ и сел в углу каморки. Илла налила ему травника в кружку, а сама с ногами устроилась на постели.
Весь вечер Илла вела себя настороженно, прикидывая, успеет ли огреть Зорана табуретом, если он все же окажется не таким уж мирным. Однако он вел себя, как говорится, тише воды, ниже травы. У Иллы было ощущение, будто она привела с улицы большого грустного пса. Достав из дорожного мешка нитки и иглу, Зоран занялся починкой своей одежды. Илла, закутавшись в старый платок, смотрела, как при тусклом свете он низко наклоняет к шитью заросшее бородой лицо.
Илла присматривалась. Он вроде был добрый. Хорошо бы… Иллесия знала, что Богадельня затягивает почище болота. Так было с ее матерью, с другими ее земляками. Они мечтали вернуться на юг, но умерли в холоде и нищете. Если она не плюнет на все и не надумает идти в Соверн прямо сейчас, то кончит, как они. И на следующий год что-нибудь помешает, и еще через год, и решиться будет все труднее. Так она и завязнет. А когда еще повезет встретить такого сильного, грозного с виду спутника, который везде бывал, нигде не пропадет – и к тому же вроде как добрый?
Иногда Зоран взглядывал на Иллу из-под широких черных бровей – и опять принимался шить, тихонько напевая песенку на своем родном языке. Илла не понимала ни слова, но от песни становилось хорошо и грустно – и почему-то вспоминалась мать. Та в редкие дни, когда не болела или не плакала, пела песни про море и солнце своей родины.
полушепотом бормотал Зоран на своем языке, которого некому было понимать в Богадельне,-
Лодка причалила к вязкому берегу. Хассем провалился по колени, пока привязывал ее к нависшему над водой стволу ракиты. В прибрежных кустах звенели комары. Хворост, собранный для костра, был влажный. Горький дым отгонял крылатую нечисть.
Несколько дней трое путников с тревогой ждали погони. Из-за своей раны Берест не мог идти. Вокруг каменоломен прижились маленькие деревушки, и ему пришло в голову угнать у деревенских лодку. Ночью путники плыли вдоль берега, днем прятались.
