Во время остановок Ирица накладывала ладони поверх раны Береста, и с каждым разом она затягивалась все больше. Бересту было досадно, что дал Кроту всадить себе в грудь нож. Он чувствовал себя обузой, когда без сил лежал на дне лодки, а Хассем, не умевший грести, неуклюже плескал веслами по воде. Но Ирица с такой заботой ухаживала за ним, что на душе Береста невольно делалось радостно. В бреду его преследовало видение, как он лег в телегу с телами умерших от мора невольников, в каждом из которых еще гнездилась смерть. Ирица не спала около него и отгоняла страшное наваждение. Вскоре рана у Береста зажила. Он очень ослабел, но уже сидел в лодке, и сам мог дойти от берега до укрытия в кустах, где решено было устроить ночлег.
Хассем с закатанными штанами сидел на корточках у костра и разделывал рыбу. Берест научил его ловить донкой. Моток лески и крючки он захватил с собой еще в деревне, где победил в состязании на празднике урожая. Хассему даже не верилось, когда он добыл свой первый в жизни улов.
Ирица устроилась недалеко от огня, на стволе искривленной ракиты, свесив босые ноги в воду. Она не уставала смотреть на реку: ни ночью, – вода казалась черной; ни рано утром, когда оба берега терялись в тумане; ни на дневных привалах, – в это время в реке отражались небо и облака. Ирица ощущала, как растут прибрежные деревья и кусты, любовалась на мелькание стрекоз.
– Ирица! – окликнул Хассем.
Лесовица обернулась, и Хассем кинул ей котелок:
– Зачерпни воды…
Ирица принесла воду и села рядом с Берестом, а Хассем начал прилаживать котелок над огнем. Хассему Ирица уже не казалась загадочным духом. Это была девушка, которая нравится его другу. Хассем так и смотрел на нее теперь: как она сидит у костра возле Береста и как Берест держит ее за руку.
– Я не раз слыхал, что лесные боги помогали людям, – говорил Берест. – У нас в деревне один старик рассказывал, как его от болезни вылечила лесовица. Я вот думаю… Откуда такие, как ты, Ирица, берутся, зачем? Вы ведь не народ… Или народ? Чем вы отличаетесь от людей?
– Мы из травы, из деревьев рождаемся. Мы всю жизнь не меняемся. Я вот такой появилась из травы – и такой буду всегда.
– И не никогда умрешь? – перебил Хассем.
– Как люди – нет… – Ирица тихо вздрогнула, вспомнив, что в телеге под рогожей, где лежали тела умерших людей, ей чудилась какая-то жуткая пустота. – Мы как трава. Если сорвешь траву – новая на том же месте взойдет. Так и мы. Если умру – опять в своем лесу появлюсь летом, когда моя трава – ирица – войдет в силу, – и с болью посмотрела на Береста, снова подумав о пустоте, которая остается от людей после смерти.
– У нас на кухне говорили, что те, кого не Творец создал, а сама земля родит – нечисть, – сказал Хассем, – и бессмертной души у них нет.
Ирица удивленно смотрела то на Береста, то на Хассема.
– Про Отца-Вседержителя священники учат, – ответил Берест. – Но у нас в Даргороде других богов, кроме земнородных, не знали. Из них есть побольше и есть поменьше. Змей, что живет в горах, – он выходит из камня, побережники водятся в реках, дубровники – в дубравах. Перед грозой, говорят, бывает, громницы по небу промчатся: у них кони-тучи, и сами они рады грозе, а куда ускачут – кто же их знает. Но о том, чтобы у мира был Творец, раньше я не слыхал. Да разве похоже на то, Хассем?
– Как же нет Творца! – удивился тот. – Он правит миром и каждому человеку назначает судьбу. Как решит, так и будет. Все знают, что он есть. А почему ты думаешь, что не похоже на то?
Берест засмеялся, а потом задумался.
– Ну, оно того… По многим причинам. Хотя бы бессмертная душа… Священники говорят: нет лучше, как попасть к Престолу Вседержителя. Ну, попадешь. Ну, сто лет будешь сидеть у подножия Престола, двести, триста… Хоть триста тысяч, а зачем? Куда дальше? Бессмыслица получается. Или, Хассем, как там? Есть путь еще куда-нибудь, дальше Престола?
– Нету… – уронил Хассем.
– Ну вот, – Берест махнул рукой. – Какой тогда толк от бессмертной души? Или вот еще, – продолжал он, поправляя костер. – Что за бог такой, который один сотворил весь мир? Да еще, ты говоришь, правит, людям судьбы назначает заранее? Когда он такой всемогущий, то делать ему больше нечего, как сотворить себе мир и потом нашими судьбами править? Получается, это не бог, а мельничный ручей, а мир – мельница. Я спросил священника, он отвечает: может быть, и так, и вы, люди, зерно в мельнице божьей. Я рассердился. Говорю: какой же он всемогущий, если ему все это надо? Уж не на базар ли он муку возит? Тьфу… Нет, не могу я поверить в Единого Творца, – заключил Берест. – Есть боги, только не всемогущие, – и лесные, и горные, и водяные. Вот, Ирица есть, – Берест с улыбкой посмотрел на нее. – И я слыхал, что, бывает, люди женились на них или выходили замуж.
Ирица сидела, обхватив колени руками, и слушала.
Хассем, пока говорил Берест, только молчал и порой несогласно качал головой.
– Если не к Престолу Творца, то куда же потом человек, по-твоему, идет – когда умирает?
– Так, слышно, в странствие какое-то, – усмехнулся Берест.
– Вот! – зацепился за слово Хассем. – Я и думаю: вдруг мы все кем-то раньше были, такими… – он неопределенно махнул рукой, – потом нас Творец послал странствовать и каждому дал судьбу.
Хассем глянул на Береста и Ирицу и продолжал, медленно подбирая слова:
– А может, мы ее сами и выбрали, только сейчас уже забыли. Вернемся туда, – он поднял глаза к небесам, – и все вспомним опять. Если бы прямо здесь вспомнить – конечно, легче было бы. А у кого-то, может, и получается. Иной раз посмотришь на что-нибудь… ну, на звезды или на закат – и такая тоска берет, как будто что-то припоминаешь, вроде как свой дом, а самому тебе туда нельзя – земля не пускает. Вот и живем. А Творец смотрит на это все – и заранее знает, что с тобой будет. И мы бы знали, если бы не забыли. Я и так, и так думал… всякие мысли приходят…
Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать. Берест долго, приподняв брови, смотрел на Хассема.
