Первый день Энкино в Богадельне был так необычен, что юноша время от времени задавался вопросом: уж не снится ли ему сон? Не веря своим глазам, он разглядывал возмужавшего Хассема, который два года успел отработать на каменоломнях и бежать. Хассем сказал, что Берест вовсе не хозяин ему, а сам – беглый невольник.
Хассем с Энкино ушли на огромный, замусоренный пустырь, полого спускавшийся к реке. Оба приятеля сели у ветшающей стены, сквозь которую прорастала трава везде, где был хоть маленький выступ, и она могла зацепиться корнями. Корням хватало щепотки пыли, что накопилась между камней за много десятков лет.
Энкино был теперь одет, как простой горожанин. Внешне он мало напоминал недавнего раба, – он скорее походил на человека, который долго и тяжело был болен. Но Хассем замечал, что, если поблизости появляется посторонний, Энкино настороженно следит за ним взглядом. Порой он резко замолкал и задумывался, тревожно оглядывался и понижал голос при разговоре, его глаза начинали беспокойно блестеть.
Хассем хотел спросил Энкино, как он жил. Но тот опередил:
– Хассем, кто они – эти люди с тобой?..
Хассем набрался терпения и начал рассказывать все сначала. Он рассказывал на свой лад, и события представали перед Энкино в таком виде, в котором они уже прошли через мысли и душу Хассема. Живя верой своей восточной матери, юноша сам не замечал, как все прошедшее в его устах превращается в сказку.
Он рассказал Энкино про Береста, который убил в поединке Демона, умер в рабстве и свободным восстал из мертвых. У Хассема выходило, что имеет особый смысл и имя цепного пса, и то, что ради побега Берест лег в телегу с мертвецами. Он рассказал про безмолвную лесовицу, зачарованную человеческим словом, про великана Зорана, который пришел в Богадельню, чтобы завоевать любовь Иллесии.
Энкино слушал, сидя рядом с товарищем у проросшей травой стены.
Частью этой сказки было его собственное избавление от рабства.
…Стояло сухое лето. В самом углу двора, рядом с ямой, куда сваливали отбросы, Энкино копал другую яму. Он налегал на лопату, с трудом вгоняя ее в твердую землю. Над помойной ямой кружили большие черные мухи. Энкино велели: копай глубже, делай ровные края. Кроме лопаты, дали еще и заступ.
Новый хозяин сперва потребовал привести его на господскую половину.
– Итак, что же писал Сардоник? – спросил он Энкино, едва тот вошел.
Энкино молча смотрел на стоявшего перед ним надменного аристократа в рубашке черного шелка, вышитой серебром, на его холеное и властное лицо.
– Сардоник из Тиндарита оставил ряд трудов, среди которых наиболее значительным считается трактат «О природе разума», – наконец произнес Энкино. – Известны также «О частях речи», «Круговращение частиц», «Об умозаключениях», «Опыты»…
Энкино думал: наверное, лучше было ответить «Я позабыл, господин». Что дернуло его за язык?
Господин поднял брови и не сразу нашелся, что сказать, поэтому дал Энкино закончить перечисление трудов и даже перейти к изложению основных тезисов «Природы разума». Только тогда аристократ опомнился. Он прошелся вдоль покоя, снова подошел к Энкино и посмотрел ему прямо в глаза.
– Так, значит, «Об умозаключениях»? Плохо, что ты не читал, каковы обязанности раба по отношению к господину, – медленно проговорил он. – Мне думается, такому, как ты, лучше было бы всю жизнь оставаться неграмотным.
И, почти не разжимая губ, обронил:
– Вот увидишь, я найду тебе занятие.
Теперь Энкино копал и думал: «Уж не могилу ли себе я рою?» Его высекли, надсмотрщик дал отлежаться и велел рыть яму во дворе. Рядом с ямой высилась куча земли, лопата зазвенела о камни. Энкино взял заступ. Когда яма стала по пояс, камней стало попадаться много.
Наутро надсмотрщик кивнул на кучу камней и земли по обе стороны ямы.
– Закапывай. И чтобы ровно все было!
Энкино понял. Понял так ясно, что выронил кирку и прислонился спиной к сырому склону ямы. В этом и состояла его работа: один день выкапывать, а на другой день – ровно закапывать. Энкино выпрямился, и, схватив заступ, выкрикнул совернское ругательство. Вся одежда его была в земле, и он был похож на вышедшего из могилы мертвеца.
«Не стану! Это унижение, это значит забыть всякое достоинство. Лучше сразу умереть… Бросить позорную работу!». Энкино сел на дно ямы и решил, что больше не пошевелит и рукой. «Только умирать придется долго», – беспощадно подсказывал разум. Энкино знал, какая участь ожидает провинившегося раба. Вовсе не легкая, мгновенная смерть. Боль, грязь, издевательства… Высекут, дадут прийти в себя, спросят, не одумался ли, нет – опять высекут… Энкино закрыл лицо руками. Затем медленно встал и с тяжелым сердцем продолжил бессмысленную работу. Под вечер яма была ровно закопана, края выровнены.
Утром Энкино уже знал, что его ждет. Снова привели на то же место:
– Рой, и усерднее. Не ленись, – распорядился надсмотрщик. – Я проверю, смотри!
Энкино стал рыть с таким ожесточением, что заступ, звякнув, сломался.
– Дармоеды, не напасешься на вас! – орал надсмотрщик, тыча в плечо Энкино черенком. – Тебе сказали работать, а не инструмент портить!
На краю куча камней и земли. Осунувшийся после второй порки – за порчу инструмента – Энкино снова засыпал яму.
– Ровнее! – проходя мимо, бросал через плечо надсмотрщик. – Откуда у тебя руки растут?! Это лопата, а не перо, ее не двумя пальцами держать надо. Увижу, что плохо засыпал – опять отведаешь плети.
