соперника, мог рассчитывать только на милосердную смерть.
Рабов тщательно учили, с детства подбирая для казарм самых здоровых и сильных мальчиков. Из них делали по-настоящему опасных противников. Рабами дорожили за свирепость, жестокость и готовность к грязной борьбе. Хозяева сами не опускались до бесчестных приемов. Каждый поединок становился схваткой между чудовищем и героем, зверской яростью раба и кодексом воинской чести господина.
Наконец Береста расковали и велели готовиться к первому поединку. Берест уже понимал, что должен будет выйти на поединок вместо страшилища, которое победит здешний витязь.
Этого витязя звали Редвин.
Юноша только что покинул Дом Воспитания и впервые получил право биться на ристалище. У ворот висел список рабов, которых можно вызвать на бой. Самого Редвина касался только перечень тех, с кем разрешается биться воину первой-пятой ступеней посвящения. Редвин как раз и был на первой ступени: ее удостаивались все юноши и девушки, выходившие из Дома Воспитания. Ступень начислялась за каждое дело, которое можно было считать деянием. Среди деяний были очевидные, как победа над сильным рабом, и неочевидные, ценность которых определялась наставниками. Иные из книжников и служителей Князя давали обеты молчания, полного одиночества и затворничества или добровольно подвергали себя истязаниям, чтобы проявить силу духа. Некоторые отказывались от пищи и воды, поддерживая свою жизнь лишь «диким корнем», растением, вызывающим общее возбуждение и диковинные видения.
Редвин просматривал перечни невольников. Ему было интересно, какие рабы считаются лучшими, достойными поединка только с воинами самых высоких ступеней посвящения. Неожиданно его взгляд наткнулся на имя «Берест». Редвин удивился: ему казалось, что этого раба он видел и в более низких по ценности списках. Юноша перепроверил и изумленно приподнял брови: этого Береста в самом деле вправе был вызвать воин любой ступени, от самого сильного до новичка. Одинаковых имен у рабов-бойцов не было, спутать было нельзя. Редвин еще не понял, в чем дело, как подумал: если тут что-то особенное, то надо скорее вызвать его, пока не вызывал другой.
Юношенужно было подать прошение о единоборстве с рабом смотрителю ристалища Нейвину. Дом смотрителя стоял за каменной оградой в широком дворе, поодаль от казарм. Редвин вошел в ворота.
У порога Редвин окликнул:
– Здравствуй, прославленный! Я Редвин, по выбору пути – воин. Мне нужен раб для поединка.
– Проходи, – отозвался смотритель.
У Нейвина была очень белая кожа, худое лицо, короткие темные, срыжеватым отблеском волосы. Он сам был уже немолод и прошел множество воинских ступеней. Сидя за громоздким столом, Нейвин просматривал уже поданные прошения.
– Прославленный, я выбрал раба и хочу написать прошение о нем.
Смотритель придвинул Редвину лист бумаги и чернильницу.
– Садись. Пиши.
Юноша, умело взяв в руки перо, углубился в дело. Когда он закончил, Нейвин притянул к себе его прошение за уголок, чтобы не размазать чернила.
– Берест? – он понимающе усмехнулся, но спросил. – Почему же ты выбрал именно его?
– Он есть в моем списке, прославленный.
– Он есть во всех списках. Это раб из падшего мира, – сказал смотритель.
– Наставник Мирт говорил, что где-то есть падший мир, который ослушался Князя и за это был замкнут им в непреодолимых границах, – вспомнил Редвин. – Может быть, этому Князь позволил пройти, чтобы мы хоть раз в жизни увидели падших и поняли, в чем именно их вина? Какой из себя этот раб, господин?
– Обычный человек, как и прочие рабы, – шевельнул плечом Нейвин. – Грубое лицо, бороду он не бреет, в осанке нет благородства. У тебя есть возможность проявить отвагу и совершить деяние, которое будет цениться старшими. Новый раб хорошо сложен и здоров. Но я запретил проверять, умело ли он владеет мечом. Это испытание духа для любого, кто решится его вызвать. Никто не будет знать заранее, на что способен новый раб. Может быть, он искуснее Хидмара. Может быть, слабее детей из Дома Воспитания. Вот почему он включен во все списки. Ты посмеешь выбрать свою участь вслепую?
– Я попробую убить этого раба, – сказал Редвин. – Никто не знает, силен он или слаб? Скоро я узнаю это.
На рассвете Илла получала миску каши и хлеб. После еды барак пустел: люди в полном молчании расходились на работы. Каждый сам знал, куда должен идти и что делать. Иллу послали на скотный двор. Вместе с ней туда отправлялись еще пятеро: две женщины и трое мужчин. У всех них был одинаково пустой взгляд, печать усталости и безразличия на лицах. Одна из женщин была беременна.
Надсмотрщик отобрал у Иллы ее красное платье и дал холщовые штаны и рубаху, как у остальных. Рабынь заставляли коротко стричь волосы. Илла и в Богадельне всегда подрезала свои черные, вьющиеся пряди ножом. Но у нее порой мелькала мысль об Ирице: неужели и той велели отрезать ее длинные, ниже пояса, косы?
Поздним вечером после работы Илле уже не хватало сил ни думать, ни плакать. Душа болела теперь совсем глухо. Илла спрашивала себя: не стал ли и у нее взгляд таким же пустым и бессмысленным, как у ее товарок? Впрочем, назвать их товарками было трудно: рабыни почти не разговаривали ни с ней, ни между собой.
Она не знала их имен и даже поначалу не была уверена, есть ли у них имена. Рабы не окликали друг друга по имени.
Как-то вечером Илла вздумала подсесть к женщине, с которой вместе работала, и разговориться с ней. Илла привыкла, что в Богадельне и беспризорники, и нищие, и воры – все выручали «своих», хотя бывали жестоки с чужими. Она была уверена, что рабы в одном бараке тоже должны быть заодно.
– Я Илла, а ты кто? – спросила она девушку.
Та отодвинулась.
– Это мое место, я тут сплю, – сказала она без всякого выражения. – Иди на свое.
