запах, только потом он разглядел сизые струи, больше всего вокруг воздуховода в потолке. «Зачем? Зачем?!» – думал Энкино, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнело. Но страшнее всего было, когда он стал понимать, зачем. Чтобы он видел: спасти его может только Князь, его милость. «Зачем ему это? Через страдание он хочет привести к истине… Зачем?!»
Целительница нахмурилась, видя, что он еле слышно шепчет: «Зачем?». Все это очень напоминало помешательство. А теперь юноша был еще и близок к обмороку. Лодия поспешно достала из сумки склянку, в которую была налита жидкость с резким запахом, и дала больному понюхать, чтобы он пришел в себя.
– Голова кружится? Постой… когда ты ел в последний раз? – она вдруг поняла, что раз в комнате нет посуды, нет даже чашки с водой – возможно, он просто очень голоден.
– Не знаю, – равнодушно сказал Энкино. – Ну и что. У вас же, наверное, все рассчитано.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мое дело лечить, – ответила Лодия. – Не мешай мне.
Энкино почувствовал, что по щекам у него катятся слезы, и отвернулся, кусая губы, к стене. Лодия обождала. Она привыкла лечить рабов, – те не стыдились, и плакали, и кричали от боли. И он, значит, тоже раб в душе…
Она снова достала флягу с отваром:
– Вот, вместо воды…
Когда он напился и снова повернулся к ней, Лодия ровным голосом сказала:
– Ты в замке Князя. Здесь не могут сделать с тобой ничего, что не было бы тебе во благо.
– Это не замок, а каменный сарай, – осипшим голосом ответил Энкино. – Архитектура… Что ты зовешь благом?.. Сидеть тут взаперти? Мне не оставляют даже воды. А этот дым… я задыхаюсь, и от него бывают видения, которые потом путаются с явью. И когда проснешься, то лучше бы умереть, так болит голова. И ни капли воды… – он запнулся, вспомнив, что это уже говорил.
– Я оставлю тебе, – Лодия встала, поставила на стол уже полупустую флягу.
Она догадалась, что чужака по воле Князя подвергают тем испытаниям, которых добровольно ищут служители на высоких ступенях посвящения. Поэтому и ее поручение назвали «особым» – у Князя есть свои намерения насчёт этого юношииз падшего мира.
– По воле нашего Князя страдания оказываются благом, – сказала Лодия, укладывая в сумку трубку, которой слушала сердце. – Испытания сокрушают душу, и через это приходит познание истины. Ты поймешь, что в трудную минуту жизни, когда ты окажешься наедине с собой и ничем не сможешь себе помочь, причастность к Князю спасет тебя. Ты будешь потом благодарен ему за это.
Энкино, книжник, с удивлением посмотрел на нее. Он слышал уже точно такие же проповеди. Только не здесь, а от священников Вседержителя.
– Расскажи о своих видениях, – попросила Лодия. – Он сам уже являлся тебе? – добавила она с невольным почтением.
– Ты думаешь, сам ваш правитель говорил со мной в видениях? – переспросил Энкино.
Ужаснувшись мысли, которая пришла ему в голову, он прошептал:
– Кто же он?!..
Лодия распорядилась, чтобы Энкино принесли поесть и поставили на стол кувшин с водой. Она велела рабу убрать в комнате.
– Я изготовлю пилюли, укрепляющие сердце, и притирания от головной боли. Сегодня вечером я все это принесу, – сказала она, уходя.
– А сейчас что? Разве не ночь? – тоскливо спросил Энкино.
– Сейчас утро. Постарайся встретить новые испытания мужественно, – пожелала служительница на прощание.
– Не хочу. Это глупо – и пусть будет глупо, – сказал Энкино.
Наконец он снова остался один.
Энкино лег на циновку. Он глубоко усомнился в том, что страдания на самом деле ведут к прозрению. Наоборот, от них рассудок перестает быть ясным. Зоран когда-то был ранен в колено и остался хромым, потому что у него неправильно срослись связки. Беды калечат точно так же. В отчаянии, под пыткой, когда даже мир в твоих глазах меняет очертания и цвет, легко всем сердцем принять такое, от чего здоровый человек отвернулся бы с ужасом. Как сохранить ясность рассудка, не посчитать за истину наваждение? «Нельзя верить самому себе, – думал Энкино. – Все, что я думаю сейчас, может быть просто бредом. Но что у меня есть, кроме самого себя?..» Он глубоко вздохнул.
Энкино только теперь заметил, что обрывки видений, которые ему удалось запомнить, имеют смысл и связь. До сих пор он не вдумывался в сны, которые вызывал дурманящий дым. Целительница сказала: «Может быть, Он сам уже являлся тебе?». Энкино вспомнил, что, как бы ни было странно или страшно, он всегда и вправду видел перед собой еще кого-то. Князя? Значит, и видениями кто-то управлял?
Видение. Ни земли под ногами, ни неба. Ни луны, ни звезды. Тьма такая, что ее даже страшно вдохнуть. Ничто не движется, ничто не меняется. В темноте, как свеча, фигура небожителя. Вечность, власть, превосходство, могущество – вот что сияет в нем. В его глазах – сила уничижения: когда он останавливает на тебе взгляд, ты ничто… И новые видения. Вечность, власть, превосходство, могущество… Если он и зло, не тебе его судить: ты слишком ничтожен, перед тобой – высшая сила. Тебе не понять, просто преклонись.
Просыпаясь, Энкино всегда чувствовал, что ему не хватает воздуха, точно какая-то тяжесть давила на грудь. «Вот так жук себя чувствует, когда на него наступают ногой», – думалось ему. Энкино догадывался, что задыхается он от того, что белый душистый дым проникает в комнату через воздуховод.
Шли осенние дожди. В замке – который Энкино назвал «каменным сараем» – было холодно. Лодия, встав с рассветом, пила травник, чтобы согреться. Ей предстоял длинный день, полный дел.
