плечу. – Я тебе их из-под земли достану.
Берест не приходил в себя. Его борьба продолжалась. Ирица видела это по упрямым складкам в уголках рта и по страдальческой морщинке над бровью.
Закат и рассвет не раз сменили друг друга за окнами маленького покоя, где Ирица сидела на полу над двумя телами – своего мужа и его врага. Лесовица могла долго обходиться без воды и пищи. В лесу, где она родилась, она была сыта горстью ягод и глотком из родника, а всю зиму спала или пряла в укромном дупле или в шалаше на ветвях, обходясь запасом, которого хватило бы и белке.
Никто не приходил. Может быть, никто в тайном княжестве не знал об их судьбе, кроме самого Князя. А может быть, Князь не велел никому приходить, уверенный, что ему нетрудно будет справиться со «слабым человеческим магом».
Ирица клала ладони мужу на грудь, отдавая тепло и жизненную силу, – лесовица надеялась, что так сможет поддерживать в нем жизнь. Ирица боялась плакать, чтобы не потратить лишних сил. Душа его, в которой сейчас шла борьба, была наглухо замкнута, и только телу она могла передать тепло.
Сердце лесовицы сжималось от страха: вдруг Князь заберет Береста с собой, в Подземье? «Тогда и я найду путь туда», – обещала она себе. Но пока руки двух врагов оставались сцепленными намертво, Ирица понимала: ни один еще не одолел другого.
День… ночь… день… Ирица лишь иногда дремала, прислонившись к груди Береста, но и во сне не могла отдохнуть: она сторожила его. «Если кто-нибудь войдет – оцарапаю!» – отчаянно думала лесовица, вспоминая, как однажды сын хуторянина испугался ее ярости. Она сидела над мужем, мерцая глазами в полумраке покоя, как большая ночная птица.
Однажды на рассвете, без устали вглядываясь в неподвижное лицо Береста, в его закрытые глаза, она увидела, что он шевельнулся… Затаив дыхание, Ирица смотрела, как рука Князя медленно, медленно разжимается. Тихо вскрикнув, Ирица схватила и крепко сжала освобожденную ладонь Береста.
Лесовица всегда отличала мертвое от живого. Ей было ясно, что на полу покоя лежит теперь только оболочка страшного духа, который когда-то чуть не убил ее своей ледяной пустотой. А Берест был жив. Ирица звала его по имени, растирала руки. Он открыл глаза. Но из его глаз глядела та самая пустота… Ирица похолодела: муж не узнавал ее. Она прислонила его голову к своей груди, крепко обняла и прижалась губами к его волосам.
Потом до слуха Ирицы донеслись крики и шум.
– Берест, ты слышишь, слышишь? – с мольбой позвала Ирица, тряся его за плечи.
Берест по-прежнему ничего не сознавал, и сердце Ирицызамирало от ужаса. В коридоре послышался топот тяжелых шагов. «Много людей… и сюда!» – поняла лесовица. Сильные, уверенные удары в дверь чем-то тяжелым…
Ирице села так, чтобы заслонить лежащего Береста, и глядела в сторону вздрагивающей двери: мертвенно-бледная, с тревожно сверкающими глазами.
– Дай я! – раздался в коридоре хриплый рев.
Внезапно вся стена дрогнула, и дверь сорвалась с петель. В проеме, окутанная пылью, возникла фигура высокого, бородатого человека.
Зоран, который снес дверь ударом плеча, первым увидел обоих – Ирицу и Береста на полу. Он застыл у входа, пораженный их видом.
Илла выглянула из-за его плеча.
– Зоран, пусти! – она подтолкнула его и подбежала к Ирице.
Ирица молчала. Язык ее не слушался, точно она опять разучилась говорить. Илла присела возле нее:
– Ты жива, подруга!..
Хассем вцепился в косяк выбитой двери. Зоран вошел в покой. Берест лежал неподвижно, глядя в потолок пустыми глазами.
Они устроились на ночлег в одном из покоев замка. Камина там не было, и пришлось развести огонь на полу. Поломанный стол и скамьи, сорванные с петель двери пошли в костер.
Берест сидел, безучастно глядя перед собой. Это Хассем усадил его в углу, и Берест так и остался, уронив на колени руки, прислонившись спиной к стене. Его лицо было прежним: живым и открытым. Только взгляд, обращенный то ли в себя, то ли вдаль, застыл. Когда в разбитое окно задувал ветер, шевелил волосы Береста, и надо лбом начинала качаться прядь, Хассему казалось: его глаза вот-вот прояснятся, он стряхнет с себя невидимые оковы, встанет с места и узнает своих. Но ветер вдруг взмел золу, и она осела на бороде и щеке Береста. Он не поднял руки, чтобы отереть лицо. Ирица сама стерла ему со щеки следы золы.
Об участи Энкино они уже знали. Зоран расспросил приятелей-наемников. До сих пор Энкино держали под стражей, не доверяя ему. Теперь скоро должны были отпустить: он сослужил свою службу. Через приятеля Зоран послал ему весточку: ищи нас в замке на втором этаже, мы живы и ждем тебя.
…Была уже почти ночь, когда в освещенном огнем кругу появилась темная фигура. Дверь была выбита, поэтому Энкино вошел без стука.
– Ой!.. – сперва вскрикнула Иллесия, а потом узнала. – Братец! Ты!
Энкино медленно огляделся и молча сел на деревянный ларь, который Зоран пожалел расколоть на дрова: уж больно добротный. Энкино дрожал и кутался в плащ. Он был одет, как знатный человек, и среди своих оборванных друзей казался чужаком.
Ему что-то говорили, он не слышал. Разбитое окно зияло напротив. Стемнело, в дали неба зажглись созвездия – Энкино знал их названия. Пахло дымом. На губах был привкус золы. Энкино принес его с улицы: он долго бродил по горящему городу. Искал… Ему чудился голос Лодии:
«Теперь уходи. Уходи к себе».
«Там нет ничего моего».
