переговариваясь. Они не до конца понимали, что происходит. Только дети высших как будто вернулись в прошлое, когда в Доме Воспитания устраивались торжества.
Негромко перебирал струны лютни Энкино. Бывший актер нашел ее в одном из покоев замка и настроил. Эльхи сидела рядом. Между ними завязалась какая-то особенная дружба: молодой наставник вызывал у Эльхи такую искреннюю любовь и восхищение, что она ни на минуту не выпускала его из виду.
Энкино придержал рукой струны.
– Сестрица! – окликнул он.
Иллесия улыбнулась:
– Тебе что, братец?
Энкино давно уже улыбался редко, и сейчас он сказал очень серьезно:
– Зоран на днях говорил со мной о тебе. Он просил меня рассказать тебе о его любви. Я не думаю, что расскажу лучше него самого. Но Зоран хотел, чтобы я нашел какое-нибудь особое выражение, например, в стихах или в песне. Я искал, что бы спеть, и случайно вспомнил одну народную песню. Она словно нарочно придумана для вас.
– Про нас? – удивленно и радостно спросила Иллесия. – А что за песня?
– Про девушку, которая ждет своего милого, – сказал Энкино. – Ну, как это часто в народных песнях… Я ее перевел, не судите строго.
Энкино когда-то мастерски владел и голосом, и инструментом. Теперь его руки огрубели, и он давно не пел. Из-за этого песня была простой, без прикрас:
Когда Энкино замолчал и опустил лютню. Иллесия, обнимая обеими руками тяжелую голову своего мужа, шепотом обещала ему:
– Зоран, ты мой прекрасный витязь. Я тебя никогда больше не обижу, Зоран!
Праздник длился допоздна. Под конец от вина оживились все, Илла пела уличные песенки, Энкино вспомнил несколько старинных баллад. На родном языке, так что никто ничего не понял, спел что-то лихое Берест – что-то наподобие плясовой, которой остальные даже притопывали в лад. И Илла не усидела. Она вскочила и закружилась в быстром танце, смеясь и заставляя подняться с места тех, кто попадался ей по дороге, но лишь немногие женщины последовали за ней. «В красном платье, с черными волосами – она похожа на цветок мака», – мелькнуло у Энкино.
Когда все устали и веселье пошло на спад, к Бересту подошел Вестр. Смущенно и вместе упрямо он произнес:
– Я хочу жениться на Лин, как Зоран – на Илле, князь.
– Понравься ей! – сказал Берест. – Тогда, когда соберем урожай, мы с Ирицей вас обвенчаем.
– Я нравлюсь ей, – ответил Вестр. – Хочешь, Берест, я позову ее и спрошу при тебе?
– А ну, давай!
Лин подошла вместе с Ирицей. Они только что о чем-то говорили, глаза у Лин радостно блестели, она застенчиво посмотрела на Береста и бросила украдкой взгляд на стоящего рядом с ним Вестра.
Берест окинул веселым взглядом обоих. Спросил:
– Что, правда что ли?
Лин без объяснений поняла и полушепотом подтвердила:
– Правда.
Дикий корень все меньше помогал Хассему собраться с силами. Теперь он должен был жевать его высушенную мякоть, только чтобы держаться на ногах.
За обедом Хассем медленно доедал похлебку. Ему чудилось, что он видит остальных со стороны, как будто сам был не за столом, а глядел откуда-то из угла сверху.
Вскоре Хассем понял, что уже не работник. Ноги подгибались, руки не могли удержать даже самых легких вещей. Вставать по утрам было невыносимо тяжело.
– Я сейчас, я с вами, – бормотал он.
Но Ирица, посмотрев на него, сказала, чтобы его больше не ждали.
– Лежи…
– Я отлежусь… только один день, – обещал Хассем.
Он не мог пошевелиться, голова кружилась. К полудню дикий корень все-таки возвращал его к жизни.
Хассем все реже спал по ночам, иногда, измучившись бессонницей, вставал и бродил по разоренному замку. Порой ему начинало казаться, что прежние хозяева не погибли, а затаились где-то. Хассему чудилось, что за углами и поворотами коридоров скрываются демоны Подземья, а в подвалах прячется, выжидая, сам их Князь.
