за нищего. Дождь уже ослабел, но пыльная дорога превратилась в грязное месиво. Старик со слипшимися от воды космами, ковыляющий с посохом и котомкой, представлял собой такую унылую фигуру, что Яромир не выдержал:
– Давай его позовем.
Грено согласился, и Яромир, поднявшись из-за кустов во весь рост, замахал старику руками:
– Эй, дед! Иди сюда: попробуй нашего вина, эй!
Старик испуганно поглядел на него, а потом прибавил шагу. Задыхаясь от смеха, вслед за Яромиром поднялся Грено и, взяв приятеля за плечо, проговорил:
– Мой неподражаемый варвар! Как можно быть таким бревном? Он же тебя не понимает! Этот человек не говорит по-вашему.
И Грено закричал на совернском наречии:
– Эй, ты! – и так быстро, что Яромир не уловил даже знакомых слов, разъяснил старику, зачем его зовут.
Старик соступил с раскисшей дороги с благодарной и несколько заискивающей улыбкой. Яромир в одну руку взял кусок лепешки, а другой поднял за горлышко бутылку с остатками вина понятным без слов жестом.
Наконец на перепутье дороги Яромир и Грено разошлись.
– Мой доблестный варвар, – сказал Грено. – Мы с тобой расстаемся. И вот что я сделаю! Я подарю тебе на прощанье эту книжку.
Бродячий студент извлек из дорожного мешка маленький томик в кожаном переплете с тисненой надписью старинными совернскими буквами.
– Это так называемое карманное издание Сардоника, «Достославные мужи древности», – объяснил Грено. – Между прочим, на древнесовернском. Каждый раз, когда ты посмотришь на эту книгу, устыдись: «Я еще не знаю древнесоверского языка!» Когда ты достаточно устыдишься, ты выучишься. Учись, Яромир: быть ученым так весело и приятно! Сейчас я сделаю тебе дарственную надпись. А на прощанье загадаю загадку, – заключил бродячий студент.
Яромир добродушно оскалил зубы:
– Ну, давай.
– Молодая крестьянка пошла по воду к реке. Она зашла поглубже, чтобы зачерпнуть свежей воды, и ее босые ступни омыло течением. Она набрала полное ведро и пошла по дороге, золотой от солнца. А теперь скажи мне, мудрый варвар, что она зачерпнула в реке и несла в ведре, кроме воды?
Яромир задумчиво посмотрел на Грено.
– Ты не догадываешься? – спросил тот.
– Мне не надо догадываться, – отвечал Яромир. – Это солнце.
Бродячий студент поднял брови:
– Как ты узнал?
– Просто видел, – с горьким вздохом сказал Яромир. – Здесь, на юге, у реки. Видел и твою крестьянку, и солнце в ведре.
Гренислао сочувственно покачал головой.
В Тиндарите Яромир снял угол у одной небогатой семьи. Еще в Даргороде Яромир продал полученные в награду за победу на игрищах шапку, плащ из драгоценного меха и чистокровную лошадь из княжеских конюшен, так что ему не надо было заботиться о куске хлеба. Он нанял учителя, чтобы учиться чужому языку. Письмо ему не давалось. Перья в руках Яромира ломались, а буквы он коверкал на свой лад, и, чтобы разобрать их, нужна была привычка. Но читать стал скоро, за полгода выучился даже на древнесовернском и прочел «Достославных мужей». Сидя где-нибудь в саду, прямо на земле, под старой грушей, Яромир душой переносился в Древний Соверн, где в пыли площадей, под ветром, летящим с моря, громко спорили уличные философы. «Истины нет». – «Тогда это и есть истина!»
Яромир восхищался смесью южного воображения и прозорливости, которыми была пропитана совернская философия. Один говорил, что мир создан из невидимых пылинок, которые пляшут в воздушном потоке, и потому «все танцует, все преображается». Другой отвечал, что, напротив, всякое движение и изменение есть видимость. Философы громили учения друг друга уличной бранью, а если доходило – то и кулаками. Драться эти совернские книжники были мастаки. Какой-то из них в трактире читал посетителям лекции о смирении перед судьбой, бороться с которой невозможно. В это время некий шутник втихаря съел его похлебку. Когда философ опомнился, что остался без обеда, шутник сказал: «Не бери близко к сердцу! Видно, тебе было предназначено судьбой сегодня остаться голодным». Философ не задумываясь принял стойку кулачного бойца: «И ты не бери близко к сердцу: тебе, видно, предназначено судьбой сегодня быть битым!»
Яромира поражало, что глава одной из философских школ был в молодости водоносом, другой – грузчиком в порту, а самый знаменитый – поденщиком. Как-то раз советник здешнего князя застал мудреца метущим базарную площадь.
– Если бы ты умел служить государю, тебе не пришлось бы мести базарную площадь! – сказал он.
Философ ответил:
– А если бы ты умел мести базарную площадь, тебе не пришлось бы служить государю.
Древние мудрецы никогда не пытались составить из своих поучений трактаты. Многие философы вообще ничего не записывали, презирая память потомков и роль учителей. Все они сходились на том, что величие дворцов – величие мнимое, что привязанность к вещам и общественному положению ограничивает свободу. Один из них гордился тем, что все его имущество – глиняная миска, но когда увидел, что уличный мальчишка ест с лопуха, выбросил и ее. Другой взял за образец независимости бродячего пса. Третий говорил, что тратит на масло для лампадки (чтобы читать и писать ночами) больше, чем на хлеб и вино, и на вопрос о том, какой заработок достаточен человеку для жизни, отвечал: «Собирай бобы и моллюсков»,
