поддержать разговор, чтобы чувствовать, когда нужно говорить, когда молчать и что на душе у гостя. – Эйонна махнула рукой, давая понять, что это все обыденное дело.
Гвендис молчала.
– Я думаю, что бы с ним ни случилось потом, – продолжала Эйонна, – пусть ему будет хорошо сейчас, пока он с тобой. Я сама себе так часто говорю. Даже если всем нам умирать завтра – сегодня пусть будет хорошо тому, кого я люблю. Ведь правда?
– Да… – Гвендис глубоко вздохнула. – Правда.
Поединки небожителей занимали на состязаниях особое место.
Итвара Учтивый вынужден был признать, что за него некому драться. Он подошел к Дайку поздороваться, и они остались стоять рядом. Итвара с задумчивым лицом рассматривал браслет на своей руке, поворачивая запястье, и говорил:
– Поединки позволяют нам убедиться: стоит ли за тиресом хоть один «верный», который готов пролить кровь за своего вождя? Мы говорим очень много слов. Все споры бесконечны, Дэва. Никого ничем уже не удивишь, все обесценилось в прах. Тем важнее для тиреса иметь сторонников, способных просто-напросто взять врага за горло.
Дайк тоже невольно рассматривал браслет и тонкие длинные пальцы Итвары с парочкой перстней.
– Теперь у тебя таких сторонников нет?
– Именно, – невозмутимо подтвердил небожитель. – То обстоятельство, что в моей «незримой Сатре» никто не готов порвать за меня в клочья любого, означает, что я потерял влияние… Кстати, Дэва, нехорошо, что ты не носишь украшений. Надо было мне вспомнить об этом до начала состязаний: Эйонна выбрала бы для тебя такие, которые тебе пойдут, – ни с того ни с сего добавил небожитель и тут же с рассеянным видом снял со своих рыжих волос тонкий серебряный обруч с витым переплетением. – Вот, надень. У меня останется ожерелье и левый браслет, а венец и правый я отдам тебе.
– Нет, Итвара, я не могу это взять… – смутился Дайк, позабыв на миг, что драгоценности ничего не стоят в Сатре.
– Что ты! – отмахнулся Итвара. – Скоро объявят перерыв в состязании, и мы успеем зайти ко мне и украсить себя подобающим образом.
Он подумал, Дайк смутился оттого, что из-за своего подарка Итвара сам остается не в полном уборе.
В Сатре Дайк все еще носил дорожную одежду: рубаху со следами штопки и сильно заношенную куртку. Теперь он надел тонкий венец и витиеватый узкий браслет с причудливым рисунком. Браслет, который свободно висел на запястье Итвары, на широкой кисти Дайка сидел совсем плотно.
Тем временем начались поединки. Проигравшим считался тот, кто после падения наземь оказывался не в силах подняться. Толпа на площади расступилась. Образовался просторный круг. Первым на бой вышел Дварна. Он бросил вызов Кесаре.
– Кесара – сильнейший боец у Милосердного, – пояснил Итвара. – С бойцами у Тесайи впрямь неважно. Благодетель на кого угодно натравит толпу, но ввязываться в прямую схватку один на один – не в обычае у его «верных». Так что если Дварна сейчас поколотит Кесару – а Дварна обязательно поколотит Кесару, – это будет настоящая потеря для Тесайи. С другой стороны, тирес Тесайя докажет этим боем, что за него есть кому выйти даже против Дварны, иначе говоря, даже жертвуя собой.
Пока Итвара разъяснял Дайку эти тонкости, Дварна с Кесарой уже сошлись в решительной сшибке. Кесара был в доспехах, а стройный широкоплечий Дварна дрался полуголым. На груди тиреса раскачивалась подвеска из крупных брусков серебра, соединенных цепью.
Бой продолжался довольно долго лишь потому, что сбитый с ног Кесара каждый раз поднимался. Его доспехи были промяты в нескольких местах. На лице Кесары, даже теперь похожем на лицо злой крючконосой старухи, смешалось выражение боли, бессильной ненависти и страха. Площадь с головой ушла в зрелище. Когда Кесара упал в очередной раз, сам Тесайя выбежал из толпы и крикнул своему «верному»: «Не вставай!» Он боялся, что Дварна убьет или искалечит Кесару или отделает его так, что на следующих состязаниях тот побоится взяться за меч.
Кесара остался лежать, и «верные» Тесайи на руках вынесли его с площадки для боя. Но и Дварна устал: он ушел отдыхать, а в кругу прочно укрепились воины Сатвамы. Он нарочно их менял после каждого боя, чтобы все видели: он может выставить за себя не одного и не двух. Четыре воина Сатвамы выиграли четыре поединка подряд, первый – у еще одного приверженца Тесайи, молодого и довольно беспомощного с мечом паренька, – и три у «верных» Одасы и Дварны. Тогда в кругу снова появился сам Дварна Твердый, и после короткой стычки воин Сатвамы позорно лег сам и не захотел подниматься.
Поединки были особенно жестокими еще потому, что небожители давно утратили искусство мечеборства, которое было памятно Дайку по его вещим снам. Они дрались как попало, равно без правил и без умения, так что со стороны особенно становились заметны ничем не прикрытые ярость и страх.
Настала пора показать себя и Сияющему. Когда тиресы закончили сводить счеты между собой, в круг вышел Дайк. Он хотел биться сам, чтобы почувствовать себя одним из небожителей, принять участие в жизни Сатры в одно из самых трудных и острых ее мгновений.
– Осторожнее, Дэва, – напутствовал его Итвара.
Дайк дошел до середины круга и остановился, ожидая поединщика.
Никто не шевелился. Толпа молчала. Увидеть, как будет драться Сияющий, хотелось всем. Но ожидание затягивалось. Похоже, у тиресов не находилось бойца, готового выйти против незнакомца, который явился в Сатру в столбе белого света. Насупившись, Сатвама прикидывал, не выслать ли ему кого-нибудь из своих, но скупился: что, если Сияющий уложит противника насмерть? Ради чего терять верного сподвижника?
Сатвама не видел разумных причин жертвовать своим небожителем. Зато видел такую причину Дварна. Обведя взглядом приверженцев, он решительно указал рукой:
– Бейся ты, Адатта.
«Пусть все запомнят, – подумал тирес, – что мои „верные“ пойдут за меня в огонь».
Молодой небожитель Адатта слегка побледнел, но он недаром выбрал своим вождем Дварну Твердого: об отступлении не могло быть и речи.
– Помни, честь дороже жизни, – напутствовал юношу тирес. – Рядом со мной не место трусу.
Мысленно Дварна еще раз проверил свой расчет. Должно быть, Сияющий могуч, как древние. Зато толпа пусть видит, что лишь сторонники Дварны способны идти в неравный бой с любым врагом.
Адатта встал против Дайка – хорошо сложенный, мужественный красавец с копной золотистых волос. Таких ребят Дварна любил приближать к себе: он не терпел убогих и слабых, как Орхейя и другие любимцы тиреса Тесайи. Адатта носил украшения из золота – под цвет волосам; его голову охватывал обруч, украшенный кружками из оранжево-красного сердолика.
С тех пор как Дайк просиял, память небожителя Дасавы сопровождала его и наяву. В том, как он держал меч, угадывался воин Сатры времен расцвета. Адатта глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и бросился на Дайка первый, не разбирая, куда наносит удары. Он двигался быстро, беспорядочно и отчаянно. Дайку ничего не оставалось, как метнуться от него в сторону, чтобы парень сам не наткнулся на его меч. Но стоило Адате помедлить – хотя бы для того, чтобы прикинуть, куда делся ушедший из поля зрения поединщик, – Дайк ударом кулака сбил его с ног.
Небожитель вскочил сразу же и, не успев даже распрямиться, снова бросился на врага. Дайк отбил слишком медленный из-за сильного замаха удар, и парень сам, без особой помощи противника, больше от собственного разгона растянулся ничком. Адатта перевернулся, оперся на руки, потом встал на четвереньки – волосы облепили мокрое от пота и грязи лицо. Небожитель издал что-то между рыком и всхлипом и рванулся на Дайка, наставив клинок.
…Встал он и в третий раз – шатаясь. Обруч с головы юноши, конечно, уже упал. Совсем близко Дайк увидел оскал его стиснутых зубов и пустые, безумные глаза. Дайку казалось, что у Адатты одна цель – броситься на его меч и умереть; он не останется лежать, пока в силах подняться.
Дайк крикнул: «Не вставай! Закончим!» Адатта не слышал его. До сих пор – в жизни, а не во сне – Дайк дрался всего один раз: с рыцарем Денелом после их ссоры в доме Гвендис. Дайк отступал, не решаясь нанести противнику удар, после которого тот бы уже не встал: боялся, что слишком тяжело ранит или даже убьет его. А без этого Адатта, хрипя, через силу подымался на ноги опять и опять.
Пока небожитель в очередной раз возился на затоптанном снегу мостовой, Дайк отскочил в сторону и
