вашему, я не знаю, как выглядит обнаженный мужчина. Я же была медсестрой. Так что оставьте эти глупости.
Думаю, она понимала, что я не хотел, чтобы она увидела мою ногу, потому что вышла, сказав, что поищет для меня какую-нибудь одежду. Через некоторое время она приоткрыла дверь и просунула мне чистое белье. А когда я уже одевался, она вошла в ванную комнату и помылась сама.
– Ну, теперь вы себя чувствуете лучше? – спросила она, когда я застегивал пуговицы рубашки.
Вытирая лицо полотенцем, она вдруг рассмеялась:
– Не смотрите так трагически! – Она поднесла к моему лицу зеркало. – Поглядите на себя. Теперь улыбнитесь. Уже лучше. Дик, вы должны лететь.
Я ощутил волну гнева, поднимающуюся во мне.
– Дик, пожалуйста, ради меня. – Она заглянула мне в глаза. – Неужели я для вас ничего не значу?
И тогда до меня дошло, что она для меня – все в этом мире.
– Вы прекрасно знаете, что я люблю вас, – пробормотал я.
– Тогда ради нашего спасения. – Она улыбнулась мне сквозь слезы. – Вы думаете, я смогу воспитывать ваших детей, если сгорю под двадцатифутовым слоем лавы?
И вдруг, даже не знаю отчего, мы оба засмеялись. Я обнял ее и поцеловал.
– Я буду все время рядом, – сказала она. – У тебя все получится. Я знаю: получится. А если нет… – Она пожала плечами. – Все произойдет очень быстро, мы даже не успеем осознать, что случилось.
– Хорошо, я постараюсь. – Но душа у меня ушла в пятки при одной только мысли о том, что я снова сяду за штурвал.
Глава 8
Мои воспоминания о том, что происходило потом, сумбурны и смутны. Мое паническое настроение уступило место сильному возбуждению, когда мы вернулись в комнату, где находились все, и Хильда сообщила, что я согласен лететь. Все смотрели теперь на меня по-новому, с уважением. Из отверженного я превратился в вождя. Теперь я давал указания: сделать носилки для Максвелла и запрячь Джорджа в повозку, чтобы везти к самолету Тучека и Лемлина. Ощущение власти придавало мне уверенности. Но власть предполагала серьезную ответственность.
Я думал об этом, пока мы тащились по засыпанной пеплом дороге к виноградникам. И чем больше я думал, тем сильнее меня обуревал страх. Возникшая было уверенность улетучилась. Но боялся я не смерти. Я боялся, что не смогу выполнить того, что обещал, в последний момент струшу. Я опасался, что, сев в кресло пилота и взглянув на приборы, приду в замешательство и ничего не смогу. Мне кажется, Хильда это поняла, потому что стала ласково гладить меня по руке, стараясь придать мне силы.
Наша процессия, направлявшаяся к самолету, являла странное зрелище. Мул двигался очень медленно, а управлял им Хэкет, державший в руках вожжи. Максвелл метался и стонал от боли, Лемлин был в бессознательном состоянии, а Тучек, напротив, сидел с отсутствующим видом, причем зрачки его глаз были неестественно расширены. Малыш трогал ручонками, волосы Джипы, которая сидела, привалившись к Рису, с игривой улыбкой на губах. Было ужасно жарко, и пот градом катился у меня по спине. Покидая виллу, я увидел небольшой холм из пепла, под которым было погребено тело Роберто. Нал ним с жужжанием кружил сонм мух. Я представил себе рухнувший на землю самолет и тучи мух над нашими останками. Эта рожденная моей фантазией картина наложилась на другую, уже вполне реальную. Давным-давно в Фута- Пасс мухи вот так же копошились в моей изорванной в клочья плоти.
Я мечтал о том, чтобы дорога никогда не кончалась, чтобы мы никогда не добрались до этого чертова самолета. Потом я увидел, что Сансевино с любопытством наблюдает за мной. И я вдруг ужасно разозлился, ненависть захлестнула меня, и мне захотелось поскорее очутиться в пилотской кабине и сделать то, что я обещал.
Мы все тащились и тащились к винограднику, и Хильда теперь крепко сжимала мою ладонь.
– Где мы будем жить, Дик? – Ее голос пробился сквозь мои мысли словно откуда-то издалека. – Мы можем поселиться где-нибудь на берегу моря? Я всегда мечтала жить у моря. Наверное, потому, что моя мать была венецианкой. Море у меня в крови. А в Чехословакии нет моря.. Так прекрасно жить в стране, окруженной морем! Дик, а какой дом у нас будет? Я хотела бы жить в домике, крытом соломой или тростником. Или пальмовыми листьями. Я видела на фотографии…
Так она болтала о нашем воображаемом доме, пытаясь отвлечь меня от нынешнего кошмара. Мне помнится, я сказал:
– Сначала я должен найти работу… работу в Англии.
Это будет нетрудно, – ответила она. – Мой отец собирается строить завод. У него есть патенты и деньги. А что случилось с тем, что находилось в твоем протезе?
Я вдруг спохватился и с чувством облегчения похлопал Сансевино по колену:
– Вы кое-что взяли у меня там, на крыше. Верните-ка немедленно. – Я заметил смятение в его глазах. Голос у меня почти сорвался на крик.
Он сунул руку в карман; я подумал, что сейчас он выхватит оружие, и уже приподнялся, чтобы броситься на него, но он достал маленький кожаный мешочек, и я вспомнил, что оружия у него нет. Он протянул его мне, я взял, развязал веревочку и высыпал его содержимое на колени Хильды.
Глаза Джины полезли на лоб от удивления, она не могла сдержать восторга при виде этой красоты. Бриллианты, изумруды, рубины, Сапфиры – в них была сконцентрирована стоимость всех сталелитейных заводов Тучека.
Я разозлился на Тучека – он без моего ведома заставил меня вывезти драгоценности контрабандным путем. Тогда ночью он, видимо, пришел ко мне, увидел, что я пьян, взял мой отстегнутый протез и спрятал этот мешочек там. Он понимал, что мне даже не придет в голову заглядывать в него. Но он подвергал меня той самой опасности, которой не желал подвергаться сам. Я сердито посмотрел на него. Но взгляд его был по-прежнему бессмысленным, а голова моталась из стороны в сторону, в такт движению повозки. И тогда я вспомнил о другом пакете. Я потребовал от Сансевино вернуть и его. Когда он отдал его мне, я понял, почему Тучек и об этом ничего мне не сказал. В небольшом клеенчатом свертке находились кассеты с микрофильмами всего новейшего оборудования, которое выпускали заводы Тучека. Я снова упаковал их и отдал Хильде. И тут я увидел, что она плачет. Потом она решительно ссыпала камни в мешочек, завязала его и протянула мне вместе с пакетом:
– Пусть все это будет у тебя, Дик. Потом ты сам отдашь их моему отцу.
Это был жест доверия, и я чуть не расплакался. Сансевино разговаривал теперь с Хэкетом. Наконец наша повозка остановилась у огромного сарая из рифленого железа, наполовину врытого в землю.
Сансевино спрыгнул первым и вместе с Хэкетом и Рисом открыл ворота сарая. Я увидел старенькую облупившуюся «Дакоту» и трактор, которым ее можно было вытащить наружу.
У меня замерло сердце при виде самолета, и я был не в силах двинуться с места. Я видел, как сняли с повозки носилки с Максвеллом; как Джина при виде самолета захлопала в ладоши. Даже когда повозка совершенно опустела, я продолжал сидеть. Мои ноги отказывались мне повиноваться.
– Дик. – Хильда потянула меня за руку. – Дик, вставай.
Я перевел взгляд с самолета на вулкан. Казалось, он навис над этим импровизированным ангаром, извергая черные тучи, окутывавшие землю каким-то дьявольским покрывалом, а непосредственно над землей стелился серый туман, насыщенный запахом серы.
– Я не могу, – прошептал я.
Паника окончательно овладела мной, и голос у меня пропал.
Ее руки обхватили мои плечи.
– Ты видишь этот туман? Ты знаешь, что это значит? Я кивнул; она развернула меня так, чтобы я мог видеть ее лицо, и положила мои руки себе на горло:
– Я не хочу погибнуть под лавой. Или мы летим, или ты сейчас же задушишь меня.
Я в ужасе смотрел на нее. Ее шея была такой нежной под моими ладонями. И вдруг нежность ее
