тоннелю. Дом заходил ходуном. Казалось, земля раскололась на части от столкновения с другой планетой.
Я увидел Сансевино с револьвером в руке. Он стоял и, словно завороженный, смотрел в окно. Я проследил за его взглядом и увидел, что вся вершина Везувия охвачена огнем. Из кратера с жутким грохотом вырывались потоки кипящей лавы.
Шум все нарастал, становясь совершенно невыносимым. Это был голос охваченной гневом горы – она облегчала свой распираемый ветрами каменный желудок. Эти ветры-газы и испражнения - лава исторгались ею из собственного чрева на высоту, достигавшую многих тысяч футов. Я застыл на месте, потрясенный разворачивающимся на моих глазах зрелищем. Перед моим мысленным взором возникли Помпеи, погребенные под миллионами тонн пепла, и его жители, застигнутые врасплох за своими обыденными делами и спустя 2000 лет представшие взору вездесущих туристов. Интересно, тогда происходило нечто похожее? И был такой же грохот? Суждено ли нам быть погребенными здесь на радость будущим археологам? Все эти мысли, перемежающиеся картинами моей личной жизни, проносились у меня в голове, пока я взирал на это чудовищное зрелище. А в ушах у меня стоял такой звон, что казалось, он никогда не кончится и никаких иных звуков отныне в природе существовать не будет.
Потом вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Наступившая тишина показалась еще более страшной, чем грохот, растворившийся в глубине черного неба. Казалось, все живое погибло. Между тем и виноградники, и апельсиновые плантации никуда не исчезли и не были засыпаны пеплом. Только все вокруг приобрело красный цвет. Все было залито красным заревом Везувия. Как в преисподней.
А потом огонь потух, и свет сменился сумерками. Как при закате солнца, когда оно опускается за горизонт. Я взглянул на Везувий. Красные полоски лавы постепенно тускнели. Гору окутывала завеса, она сделалась непроницаемо-черной. И как только исчезли отсветы пламени, все вокруг погрузилось во тьму. Невозможно было увидеть ни виноградники, ни апельсиновые плантации, ни даже окно на фоне кромешной темноты.
А потом что-то застучало по черепице, как бывает во время града, но это был не град. Повеяло запахом серы и я понял, что с вершины вулкана на нас обрушился пепел.
Я знал, что это означает. Вот она – пепельная лавина, под которой погребены Помпеи. История повторяется. И вдруг мною овладело спокойствие и абсолютное безразличие ко всему происходящему. После сильного нервного потрясения от испытанного страха воспринимаешь смерть как нечто неизбежное, логическое завершение событий. Именно такие чувства владели мною, когда я вглядывался в беспросветную ночь за окном, пронизанную запахом серы и шумом сыпавшейся на землю золы. Я смирился со своей судьбой, а коль скоро смирился, то ничто меня уже не могло испугать.
Но теперь я способен был воспринимать и другие звуки. Хлопнула дверь, и я услышал, как кто-то бежит по коридору на втором этаже. Вилла, казалось, очнулась от оцепенения. Ее обитатели вздохнули с облегчением. Вот так же оживают джунгли, когда замирает грозный рык тигра, вышедшего на очередную охоту. Сансевино тоже пришел в себя. Он помчался по коридору. Пробегая мимо меня, он крикнул:
– Быстро! Быстро! В машину.
Я последовал за ним вниз по лестнице. На улице в свете фонарика была отчетливо видна густая завеса пепла, сыпавшегося с неба. Мелкие его частички блестели, кружась в воздухе. Свет фонаря высветил мое лицо, и я услышал голос Джины:
– Мы уезжаем отсюда? Уезжаем?
Во дворе Сансевино давал Роберто какие-то указания.
– Они пошли за машинами, – сказал я ей.
– Надо уезжать отсюда как можно скорее. Где Роберто? Роберто! – Голос ее срывался на крик. – Нужно успеть выбраться отсюда, прежде чем дорогу завалит пеплом.
Я подумал о брезентовых крышах машин, Горячий пепел прожжет их насквозь. Разве можно ехать под ливнем из горячего пепла? Это будет похуже песчаной бури. И кроме того, зола будет, как стена, отражать свет передних фар.
– Лучше остаться здесь, – сказал я.
– Остаться здесь! И быть погребенными заживо! Разве вы не видели, что сталось с Помпеями? О Боже! Зачем только я приехала сюда! Но я вынуждена была это сделать. Да, вынуждена. Албанец из обсерватории ведь говорил же мне, что нечто подобное произойдет. Но я вынуждена была сюда приехать. Вынуждена! – твердила она, заламывая руки.
Я слышал о таких импульсивных людях, но мне никогда не доводилось их видеть. Она была на грани истерики. Я взял ее за плечи и потряс:
– Возьмите себя в руки. Мы как-нибудь выберемся отсюда.
Она стряхнула мои руки:
– Оставьте меня в покое, идиот! Вы думаете, я крестьянка и собираюсь завопить? Единственное, что мне нужно…
Она не закончила фразу, но в свете фонарика я увидел ее глаза, горящие лихорадочным блеском. В ее лице было что-то пугающее. Словно она была не в себе.
– Что вам нужно? – спросил я.
– Ничего, мы должны сесть в машину. Поторопитесь!
Она оттолкнула меня и ринулась к парадной двери, но, обнаружив, что та заперта, заметалась, как зверек в ловушке. Потом метнулась к другой двери. В коридоре замерцало пламя свечи.
– Агостиньо! – послышался голос Сансевино. Свеча замерла на месте.
– Да, синьор.
– Идите наверх и закройте все окна, – приказал Сансевино, проходя через холл, и добавил: – Это бесполезно. Слишком много насыпало пепла.
– Надо срочно уезжать! – Джина устремилась к двери, но Сансевино схватил се за руку.
– Я же говорю, это бесполезно. Вы погибнете, если пойдете. Я велел Роберто запустить электродинамо. Мы останемся здесь, пока весь этот кошмар не прекратится.
Джина беспомощно приникла к стене, будто силы покинули ее. К нам подошла жена Агостиньо; в одной руке она держала свечу, другой перебирала четки, без конца повторяя «О Боже!», как будто это могло принести спасение. Маленькая девчушка цеплялась за юбку матери. В ее огромных глазах был дикий страх.
Люстра робко мигнула раз-другой, потом засияла на полную мощь. Мы смотрели друг на друга, шуруясь от яркого света. Сансевино был просто неузнаваем, с ног до головы засыпанный пеплом. Воздух тоже был густо насыщен пеплом. Толстый слой его покрывал также все имеющиеся в доме предметы. Можно было подумать, что мы находимся в районе, только что подвергшемся бомбардировке.
С черного хода появился Роберто. Его лицо и волосы были покрыты серым пеплом. Джина бросилась к нему:
– Нам необходимо уехать, Роберто. Если мы не доберемся до шоссе, мы…
Он отстранил се рукой:
– Это невозможно.
– Это должно быть возможно! Должно! – Она схватила его за руку и стала неистово ее трясти. – Неужели ты останешься здесь и позволишь всем нам оказаться погребенными заживо? Иди и приготовь машину! – приказала она.
Он стоял, глядя на нее.
– Иди и приготовь машину, – крикнула Джина. – Слышишь! Я хочу уехать. Ты трус! Ты боишься!..
– Если вы хотите уехать, то идите за ней сами, – сказал Роберто.
Она посмотрела на него так, будто он ударил ее, потом повернулась к Сансевино, стоявшему у стола, водя пальцами по верхней губе.
– Допустим, нельзя уехать на машине, но на самолете-то можно улететь! Где Эрколь?
– Он уехал на джипе в Неаполь. Поэтому ничего не выйдет, Джина. Нам придется остаться здесь.
Я подумал, что сейчас-то уж точно она впадет в истерику, но вместо этого она подошла к Сансевино и быстро шепнула:
