писателя, в связи с появлением цикла в печати просил Ремизова: «Будьте добры — пришлите мне оттиски „Света незаходимого“ из „Русской мысли“. Эти рассказы привели меня в восторг» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. № 77. Л, 1; п. от 26 ноября 1913). Состав цикла в сборнике «Весеннее порошье» отличается от первой публикации, в виду перенесения двух текстов («Птичка», «Яблонька») в «Свет немерцающий» и пополнения его двумя новыми рассказами: «Жук», «Бабииька».
Бабинька*
Впервые опубликован: Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1914. № 1. С. 42–44 (под общим загл. «Весеннее порошье. Рассказы»).
Прижизненные издания: Студенческие годы (Прага). 1923. № 4 (8) (под загл. «Цветник»); Перезвоны (Рига). 1927. № 28 (под загл. «Цветник»); Новое русское слово (Нью-Йорк). 1957. 21 апреля. № 16003 (под загл. «Райский яблочек»).
Дата: 1913.
…на серебряной ризе у Троицы… — оклад иконы Святой Троицы.
Жук*
Впервые опубликован: Речь. 1913. X* 174. 29 июня. С. 2. Прижизненные издания: Наш огонек (Рига). 1925. 12 декабря. Jfe 50. Дата: 1913.
Дикие*
Впервые опубликован: Русская мысль. 1913. № 10. С. 57–64) (под общим загл. «Свет незаходимый»; с порядковым номером 4).
Прижизненные издания: Сполохи (Берлин). 1922. № 12. Октябрь (под названием «Людоеды»).
Дата: 1913.
…показывался живой дикий страус… и яйцо страусово — шестьдесят пудов весит! — Рассказ воспроизводит реальное событие. 21 мая 1902 г. Ремизов сообщал Щеголеву: «Привезли в Вологду страуса и до сих пор еще висит афиша; содержания точно не помню, говорится что-то об яйце в 40 пуд и о том, что съедает этот страус ежедневно по 15 ф<унтов> камней; особенно приглашаются вологодские дамы, чтобы, глядя на страуса, расширить свои знания, ибо на шляпы идут страусовые перья» (Щеголев. С. 131).
…Фиандрий какой-то… — Герой назван именем реального лица — Эдуарда Фиандра, владельца пансиона в местечке Фунэ (Швейцария), в котором Ремизовы прожили три недели в июне 1913 г.
…в Петербурге я наткнулся на объявление… показывали диких людей, папуасов, которые людей едят… — В мае 1912 г. на Офицерской улице, на месте бывшего Демидовского сада открылся «Луна-парк», гвоздем программы которого было специально привезенное племя сомалийцев. Здесь была выстроена деревня, где для увеселения горожан демонстрировались особенности быта и обрядов т. н. «папуасов». Газеты писали об этом «аттракционе», растянувшемся на несколько месяцев, как об издевательстве над несчастными людьми, которые содержались в невыносимых условиях. См., напр.: Петербургская газета. 1912. 23 мая. № 139. С. 5; 5 июля. № 182. С. 3.
И когда все было показано и рассказано, старший людоед кротко так приподнял свой пояс. — Аналогичный сюжет использован Ремизовым в романе «Пруд». Ср.: «…дикие стали показывать <…> свои украшения и какие-то подозрительные кабаньи хвосты, которыми увешаны были их руки, а потом подняли свои кокосовые пояса, и название при этом сказали, и так серьезно, так наивно, что никому стыдно не было и никто не хихикнул…» (Ремизов А. М Собр. соч. Т. 1. Пруд. Роман. М, 2000. С. 98).
Беда*
Впервые опубликован: Русская мысль. 1913. № 10. С. 54–57 (под общим загл. «Свет незаходимый»; с порядковым номером 3).
Прижизненные издания: Студенческие годы (Прага). 1923. № 4 (8) (под загл. «Покров»; под общим заголовком Из книги «Человек человеку свет»).
Дата: 1913.
палыснул — сказал резко.
Белое знамя*
Впервые опубликован: Русская мысль. 1913. № 11. С. 3–7 (под общим загл. «Свет незаходимый»; с порядковым номером 5).
Прижизненные издания: Париж накануне войны в монотипиях Е. С. Кругликовой. Пг., 1916.
Дата: 1913.
В рукописи рассказа названия парижских достопримечательностей были приведены на двух языках (по-русски и по-французски). На существенные изменения стилистики всего повествования повлияло мнение Л. Гуревич: «отнюдь не в качестве „заведующего отделением“, а в качестве читателя, горячо полюбившего эти Ваши рассказы, решаюсь высказать одно маленькое впечатление: в рассказе „Белое знамя“ поставленные в скобках в трех местах французские выражения (Fete-Dieu, le Tabernacle, Sacre Coeur)[41], думается мне, нарушают „стиль“ вещи и читательское настроение; и м<ожет> б<ыть>, эти выражения и не нужны по-французски, может — совсем легко обойтись без них, без этих скобок, без пленительной точности. Ведь весь дух этой вещи такой, что в ней даже все истинно-французское претворено в русское, родное: оттого ведь и „Таганка“ вместо французской улицы, оттого и „Биржевка“ вместо какого-нибудь „Soir“[42]. Думается даже, рядом с этой „Биржевкой“ — не нужно бы и французского названия другой газеты: „La Presse! La Presse…“[43] Необычайная художественная прелесть этой вещи в том и состоит, что Париж — и Парижем остался, так что читая, видишь его и дышишь его воздухом, — и вместе с тем все это чувствуется по-русски, в русских тонах. Везде это достигнуто удивительно и только эти три выражения в скобках, да названия газет — одно применительно к русскому, другое прямо по местному и на франц<узском> языке — как-то задевают и расстраивают. Мож<ет> б<ыть>, не нужно и „Биржевки“, а в обоих случаях что-то однородное — французское, но почувствованное на родной лад» (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. № 65. Л. 4–4 об.).
…до Парижа доехал. А помню, как впервые попал я в Париж… — Впервые Ремизовы посетили Париж весной 1911 г.; вторая поездка состоялась два года спустя.
…лазил и не раз на собор к колоколам, чудищ смотрел… — Подразумевается знаменитый Собор Парижской Богоматери (Notre Dame de Paris) и установленные на нем скульптуры химер.
…все слышится: «Раки живые! Раки живые!» — будто наш разносчик кричит… — Рассказ непосредственно связан с воспоминаниями о поездке 1911 г. О переменах своего впечатления от Парижа во второй приезд Ремизов писал А. Блоку: «На старом месте живем, по-старому часы бьют, по-старому — по-прежнему к С<вятому> Сюльпису на вечернюю службу и на утреннюю ходим. И так ходил по улицам, словно в Москве, где так все знакомо, ногами убито, расслежено. А не то, все не то (кроме St. Sulpic'a). Бульвары крикливы, кафе пошлы. <…> И совсем другое в глаза лезет — людей вижу, тесноту вижу. Тяжело как живется, ой, как тяжело — и это вижу. Ну, вот, не тот Париж, не о том я вспоминал Париж. В этом наберешься много, только не покою» (Блок. Кн. 2. С. 116). Характерно, что если в 1910-е гг. Париж в сознании Ремизова соотносился с Москвой, то в годы парижской эмиграции на первый план выступили петербургские ассоциации.
…за всенощной выносили Дарохранительниц — предмет церковной утвари, содержащийся на Престоле Господнем в Алтаре, предназначенный для хранения прежде освещенных Божественных даров. Дарохранительница символически означает место, где был распят, погребен и воскрес Иисус Христос;
стражу, которая приставлена ко Гробу Спасителя, а также ковчег Ветхозаветной церкви. Ср. описание пасхального католического богослужения в церкви St. Sulpice с впечатлениями, которыми писатель делился
