Алексей Михаилович Ремизов
Собрание сочинений в десяти томах
Том 3. Оказион
Чертов лог*
Бебка*
Долгая зима ушла, как уходило много таких же скучных, вьюжных, черных зим, опоясанных жгучим, льдистым сиянием ненасытной стужи.
Выла вьюга, все засыпая белыми снегами далеко кругом, и, побледневшие, они лежали, погребая и лес, и реку, и глухую степь.
Дом, где я жил, чуть виднелся, и только клубы пугливого дыма говорили о жизни.
И внутри его было мертво и тихо, лишь изредка постукивал молоток да визжала дратва.
А теперь нетерпеливая весна далекого севера, заброшенного, одинокого…
Каждое утро, когда я читаю или пишу, дверь в мою комнату сначала вздрагивает, потом немного поддается вперед, и, наконец, приотворяется.
— Бубука пусти, пусти Бубука, Бу-бу-ка! — слышится детский настойчивый голос.
Входит маленький толстенький мальчик или в сером халатике, или в красной рубашечке и синих штанишках.
— Бубука, сделай мне пищик, — говорит мальчик, подходя к столу.
— Какой пищик? — не отрываясь от работы, спрашиваю Бебку.
— Как у парохода!
— Не умею я пищики делать.
— Так я тебе пищик покажу!
— Ну хорошо, только не теперь, после, Бебка, я сейчас занимаюсь.
— А ты надень пальто, шапку, застегнись и идем, а потом и занимайся.
Я ничего не отвечаю, стараюсь сосредоточиться, и строю серьезное лицо.
Бебка ползает по полу, собирает лоскутки цветной бумаги и что-то свертывает.
— Ты что делаешь, Бебка?
— Конфетку делаю маме, она съест ее; вчера мне дала много-много больших конфетов, а тебе не прислала!
— Отчего же не прислала?
Я — тебе сам принесу, когда приедет папа.
Бебка влезает на стул и долго глядит на цветы.
— У тебя, Бубука, цветов много?
— Много.
— И желтых?
— И желтых.
— Дай мне один цветок?
Я вынимаю из стакана цветы и подаю Бебке.
— Вот, бери все и поди погуляй, а после я и пищик тебе сделаю.
— Как у парохода?
— Лучше, чем у парохода, только иди и погуляй.
Бебка берет цветы и, роняя их, идет к двери. Я выпускаю его.
В открытое окно долго слышится детский голос, вроде песенки:
Снова принимаюсь за работу, но ничего не выходит, мне видится Бебка: он роняет цветы и поет…
Проходит час, другой. Снова слышится голос Бебки, он быстро подбегает ко мне:
— Бубука, на тебе! — и вынимая изо рта конфету, подает мне.
Я делаю вид, что сосу.
— А теперь давай!
Он идет в соседнюю комнату, где работают сапожники: сердитый Иван Онуфрич и длинный Петр Андреич, — и там повторяется та же самая сцена.
— А теперь давай! — слышится настойчивый голос Бебки.
Стоят холода.
По утрам серебряный тонкий покров ложится на нежно-зеленую озимь, а волны коричневые с белыми, как груди чаек, и красные, как крапинки крови, гребнями мечутся под крики стального вихря, прилетевшего с тундры.
Бебка не показывается.
Я проходил по окраине города и в окне одного дома увидел его: он играл с ребятишками в своем сером халатике, в высоких с резинами калошах, надетых на чулки.
И сегодня, когда вихрь улетел, и солнце, играя и грея, собирало стада пушистых, грозовых облаков, снова вздрогнула дверь, и вошел Бебка.
— Ты где это пропадал?
— Пчелов ловил.
— А я тебя видел!
— Где ты видел?
— В лесу видел, да ты не узнал меня; ну-ка скажи мне, как меня зовут?
— Бубука!
— А еще как?
Бебка долго молчит, потом хватается ручонками за мою шею, лезет на колени и шепотом вместо на ухо говорит на нос:
— Козел бородатый.
Пароход идет!
Вижу из окна, как где-то далеко мелькает что-то, словно старая серая льдина.
Спешу на пристань.
Дорогой попадается Бебка; он в длинном пальто со штрипкой ниже талии, на голове пушистая синяя шапка блином, с пампушкой посередине.
— Бубука, пароход идет, возьми меня с собой!
Я беру его за руку, и мы бежим…
На пристани Бебка усаживается на перилы лестницы и ждет.
Наконец, пароход подплывает и долго пронзительно ревет.
— Ну, Бебка, поедем к людоедам?
— Сам поезжай, а я не поеду! — и Бебка таращит глазенки во все стороны, словно еще увидит что-то и очень нужное.
