— Ее надо обуздать. — У него вырвался легкий вздох.
Элейн в изумлении всмотрелась в лицо Кимона, пытаясь понять его мысли. Могло показаться, что он давно уже обращает внимание на Джинкс, а не полностью ее игнорирует, как предполагала Элейн.
— Ты говоришь, что она сильно поранилась?
— Ее голова и нос в порядке… и она почти не жаловалась на руку, но, по-моему, скоро начнет.
Продолжая на него смотреть, Элейн обнаружила, что у нее стало легче на сердце. Ведь он впервые заговорил с ней вежливо с того самого дня, когда она открыто солгала, сказав, что Джинкс — ее дочка. Тогда Элейн не сомневалась — она почувствует удовлетворение, если муж поверит, что его обманули.
— Чем ты намазала ожог?
— Какой-то мазью из тюбика, который нашла в аптечке. Джинкс сразу же стало легче.
— У меня есть отличное средство от ожогов. Жаль, что ты не сказала мне сразу. Но посмотрим, что будет дальше. Завтра ей нельзя идти в школу, а то может столкнуться с другими детьми.
Они отошли от двери в спальню Элейн и теперь стояли на верхней ступеньке широкой извилистой лестницы. Кимон, высокого роста, одетый в безукоризненный костюм из светло-серого мохера. Возле него — Элейн, миниатюрная и грациозная. Внезапно она вспомнила, что ее тетя говорила о критянах: «…похожие на орлов люди, более гордые, энергичные, высокие и прямые, чем все остальные греки. Они шагают большими шагами, идут, как короли по дорогам, которые другие люди интуитивно них освобождают». Ей тут же вспомнились сцена на корабле — завистливые взгляды, которые на них бросали, слова Донны: «Он действительно очень привлекательный мужчина, так что, по-моему, каждая девушка на борту тебе завидует. Ведь он оказывает тебе внимание». Как она радовалась этой иллюзии и как недолго это длилось, подумала Элейн.
Она почувствовала знакомую боль в сердце.
Кимон, нежный влюбленный, внимательный ее собеседник, щедрый друг, который покупал ей все, что она могла пожелать, и более того. Это воспоминание принадлежало ей, и она сохранит даже несмотря на то, что, со своей стороны, Кимону лишь хотелось завоевать ее доверие, чтобы завлечь на борт яхты.
Этим вечером Элейн часто замечала, что муж на нее смотрит. А когда встречалась с ним взглядом, неизменно видела, что он погружен в раздумья. Однажды она заметила, что его губы шевельнулись. Эмоциональное движение, которое он, казалось, не сумел сдержать. О чем он думал, когда так на нее смотрел? Неужели его главным чувством была ненависть? Критяне умели ненавидеть всей душой. А как же насчет любви? Любят ли они так же сильно?
Сразу после обеда, когда три пары сидели во внутреннем дворике и пили кофе, неожиданно появилась Джинкс, в ночной рубашке с оборками. Сморщенное личико, опухшие от слез глаза. Она держалась за руку и всхлипывала, направляясь к Элейн. Та уже поднялась со стула.
Все посмотрели на Джинкс, и четверо греческих гостей улыбнулись ребенку. Серьезными оставались только лицо Кимона и, конечно, лицо Элейн.
— Что случилось, милая? — мягко спросила Элейн. — Болит рука?
Девочка скривилась и кивнула:
— Я пыталась терпеть, мамочка, но не смогла. Ты ведь не сердишься за то, что я спустилась, когда у вас друзья? — Она невольно обвела взглядом молчавших гостей. — Это… это ужасно больно.
Элейн шепотом извинилась перед гостями и взяла Джинкс на руки, но, к ее немалому изумлению, к ним подошел Кимон. Не успела Элейн понять, что он собирается делать, как Кимон взял у нее Джинкс, извинился и понес ее в дом, а потом вверх по лестнице. Элейн шла за ним по пятам. Ее изумил неожиданный поступок мужа, но при этом она обрадовалась тому, что он проявил интерес к ребенку.
— В моей ванной есть аптечка, в ней ты найдешь белый тюбик, — живо сказал он Элейн, когда та вошла в свою спальню следом за ним. Кимон усадил Джинкс на кровать и уже начал снимать бинт, которым Элейн перевязала ей руку несколько часов назад. — Принеси его, хорошо?
Вернувшись, Элейн пару секунд постояла у двери. Кимон внимательно рассматривал ожог, а Джинкс, широко раскрыв большие глаза, пристально на него смотрела с каким-то детским восхищением. Элейн увидела, что она наклонила к Кимону маленькое веснушчатое личико. Еще немного, и прижалась бы к нему влажной щекой. Но Джинкс подняла глаза, увидела мать, улыбнулась ей дрожащими губами и сказала:
— Бинт присох, мамочка, но мистер… мистер… — Джинкс перевела взгляд на человека, который протягивал руку за тюбиком в руках Элейн. — Мой… мой папочка снял бинт так, что мне не было больно.
Элейн не могла произнести ни слова. Картина была такой трогательной… Она встретилась взглядом с Кимоном, протягивая ему тюбик. Элейн заметила, как он странно посмотрел на нее.
— Бинты есть внизу, — сказал он Элейн. — Кирия поможет найти. — Судя по его тону, он хотел, чтобы жена вышла.
Элейн озадаченно нахмурилась. Она ничего не имела против того, чтобы спуститься вниз за повязкой, как раз наоборот. Но ее очень удивило, что Кимон не велел ей позвонить Кирии, чтобы приказать ей принести нужную повязку.
На этот раз Элейн отсутствовала дольше. Когда она снова вошла в спальню, Джинкс уже сидела у Кимона на коленях, а сам он сидел на кровати. Джинкс обнимала его здоровой рукой за шею, прижимаясь головкой к его груди.
— Твоя дочка действует быстро.
Его голос звучал бесстрастно. Тогда почему же Элейн внезапно затрепетала, услышав его?
— Она… она, по-моему, всегда думала, что это важно… сидеть на коленях у мужчины, — неуклюже пробормотала Элейн, заставив себя хохотнуть. — Она давно об этом мечтала.
— А теперь этого добилась. — Не глядя на Элейн, он взял у нее повязку и искусно перевязал Джинкс. — Вот, юная мисс, так удобнее?
Он осторожно отстранил Джинкс, чтобы взглянуть на нее. Большие глаза сверкали. Она звонко поцеловала Кимона в губы.
— Да, большое спасибо. — Малышка бросила взгляд на Элейн и радостно сообщила: — Завтра я буду долго кататься на лодке моего папочки. Ты тоже покатаешься? Я не хочу кататься без моей мамочки, — повернулась она к Кимону. — Ведь ты не говорил, может ли она пойти с нами?
— Мы поговорим об этом утром. А теперь ложись спать, поняла?
Джинкс кивнула со счастливым видом. Ее уже клонило в сон. Кимон повернулся к Элейн и сказал, что она должна спуститься вниз, к гостям. — Кто-то из нас должен был остаться с ними, — добавил он.
Элейн немедленно пожелала Джинкс спокойной ночи и вышла из комнаты. Но Джинкс ей не ответила, потому что разговаривала с Кимоном. Инстинктивно Элейн остановилась прямо за дверью, которую прикрыла, но не захлопнула.
— Да, я сейчас засну. Теперь я должна быть хорошей, правда?.. И не говорить «врежу» и «получше»? Для папочек надо быть хорошей, потому что они мужчины. Даррил хорошо ведет себя с новым папочкой, я тебе только что говорила, когда мамочка была внизу. Я и мамочке сказала, что буду хорошей для папочки, если она мне его найдет, и я буду хорошей, вот увидишь!
— Тебе лучше быть хорошей, — ответил Кимон с притворной суровостью, которая больше подействовала на Элейн, чем на Джинкс. Джинкс только сонно хихикнула, а Элейн изумленно ахнула, потому что прекрасно поняла, что за его суровой интонацией кроется нежность. Что случилось, когда она ненадолго выходила из комнаты? Казалось, за несколько минут произошло чудо.
— Ложись в кровать, юная леди!
Элейн подумала, что Джинкс, должно быть, укладывают в постель. Вскоре Кимон пожелал девочке спокойной ночи, и Элейн повернулась к лестнице.
— Спокойной ночи, папочка… О-о, как это хорошо — когда есть папочка! Agapi, mou, s'agapo! — добавила Джинкс, и Элейн остановилась как вкопанная, дрожа всем телом.
Agapi, mou, s'agapo… Эти слова Кимон прошептал, надевая ей на палец обручальное кольцо. Что значат эти слова? Элейн прижала к щеке дрожащую руку, потому что теперь знала — они не имеют ничего общего с тем, что Кимон ее желает, как она рассуждала в то время, когда он их произнес.
— Где ты это услышала? — спросил Кимон, и Джинкс снова сонно хихикнула.
— Мне их сказал Ставрос Деметри. Мы поженимся, когда взрослые… — Девочка замолчала. Элейн как будто видела, что ее муж красиво наклонил голову в знак предупреждения. — То есть, — поправилась
