а на лице морщин, — но отчего-то было ощущение, будто она притворяется молодой. Как когда кто-то притворяется, будто любит детей, а на самом деле это не так. Хотя у меня не сложилось впечатления, будто Вала не любит детей. Скорее у нее был озадаченный вид, как будто мы ей казались не менее странными, чем она — нам.
— Вы так и не ответили, почему пытаетесь сломать дом, — настаивала она.
Я пожал плечами.
— Да мы вообще-то не пытаемся. Мы просто кидаем всякие штуки в окошко.
Коди посмотрел на Валу и стал искать новые камушки для нашего занятия.
Вала невозмутимо взглянула на него.
— Твой друг очень груб.
Она оглядела Коди с ног до головы, потом двинулась к шалашу. Он находился в развилке здоровенного старого клена и был построен так основательно, что при желании там можно было жить — только вот крыши не было.
— Что это за дерево? — обратилась она к Зиме.
— Красный клен, — откликнулся он.
— Красный клен, — пробормотала Вала. Она провела рукой по стволу — погладила его, словно кошку. — Красный клен…
Вала повернулась ко мне.
— Ты построил этот дом? Сам?
— Нет.
Вала ждала, с таким видом, словно с моей стороны было бы грубостью не ответить подробнее. Потому я подошел к ней и неловко остановился, глядя на основание шалаша.
— Мне помог Зима. То есть ваш муж — мистер Зима.
— Мистер Зима.
Внезапно Вала рассмеялась, забавно, как совсем маленький ребенок.
Секунду спустя я засмеялся тоже.
— Так значит, я миссис Зима? Но какая жена подойдет Зиме — может, Весна?
При этих словах она состроила такую мину, словно знала, как глупо это звучит, а потом взяла меня за руку. Она притянула меня так, что мы оба прижались к дереву вплотную. Я был смущен — может, в Исландии и принято так себя вести, а здесь, в штате Мэн, — точно нет, — но одновременно с этим и польщен. Польщен тем, как она на меня смотрит — краем глаза, и как улыбается — не как ребенку, а как взрослому… в общем, словно она знала какой-то секрет и вела себя так, будто я его тоже знаю.
Я, конечно же, ничего такого не знал. Но все равно было клево, что она так думает. Она выпустила мою руку и снова стала трогать дерево, поглаживая пятно лишайника.
— В Исландии нет деревьев. Ты знал? Совсем нет деревьев. Их все срубили давным-давно и построили дома, или корабли, или заготовили дрова. И с тех пор у нас нет деревьев — только камни и кусты, достающие вот досюда…
Она указала себе по колено, потом постучала по стволу клена.
— И еще вот такое — лишайник и мох. Знаешь, у нас есть на этот счет одна шутка, — Она вздохнула, — Что нужно делать, если в Исландии ты заблудился в лесу?
Я покачал головой.
— Понятия не имею.
— Надо встать.
До меня лишь пару секунд спустя дошло, что она имеет в виду. Тогда я захохотал, и Вала улыбнулась мне. И у нее снова сделался такой вид, будто она ждет, что я тоже что-нибудь ей расскажу. Я хотел быть вежливым, но мне ничего не шло в голову, кроме мысли о том, до чего же это странно — приехать из места, где деревьев нет вообще, в Мэн, где деревья повсюду.
Потому я поинтересовался:
— Э-э… а вы скучаете по родственникам?
Вала взглянула на меня как-то странно.
— По родственникам? Им нравится жить среди камней Исландии. А я устала от камней.
Лицо ее на миг омрачилось. Тут Зима положил руки ей на плечи, и Вала подняла голову.
— Джастин, твоя мать дома? — спросил Зима. — Мы вообще-то в город, забежали просто поздороваться и познакомиться…
Я кивнул и махнул рукой в сторону дома. Зима уже повернул туда, когда Вала вновь пристально посмотрела на меня.
— Он говорил о тебе много хорошего. Что вы с ним… у нас называют феогар — как отец и сын. Так что я буду твоей крестной.
Она наставила на меня палец, а потом медленно поднесла его к моему лицу и коснулась подбородка. Я невольно ахнул: ее прикосновение было настолько ледяным, что аж обожгло.
— Вот, — пробормотала она. — Теперь я всегда буду знать тебя.
И она отправилась следом за Зимой, в дом. Когда они ушли, Коди приблизился ко мне.
— Чё это она чудит, а? — Он посмотрел на дом. — Она похожа на ту рок-певицу, Бьенк.
— Не Бьенк, а Бьорк, придурок.
— Да какая разница! Кстати, а Исландия — это где?
— Без понятия.
— И я тоже, — Коди указал на мой подбородок. — Эй, чувак, у тебя кровь идет.
Я нахмурился, потом осторожно потрогал то место, которого касался палец Валы. Крови никакой не было, но позднее, вечером, я увидел там красное пятно в форме отпечатка пальца. За несколько дней оно потускнело и в конце концов исчезло, но я до сих пор его иногда чувствую — оно вроде как ноет, особенно когда холода или снегопад.
В том же месяце Томас Тарни вернулся в округ Пэсвегас. Он, наверное, был самым знаменитым человеком во всем штате, после Стивена Кинга, но Кинга здесь все любят, а про Тарни я не слышал ни одного доброго слова; когда он уехал, все только и сказали — скатертью дорога. Даже моя мама, которая прямо из себя выходит, если о ком-то отзовешься плохо, — даже если он первый тебя стукнул! — и та никогда не любила Томаса Тарни.
— Он из тех людей, которые уверены, что деньги решают все, а если не получается что-то купить, они уничтожают это, чтобы не досталось никому.
По правде говоря, Тарни мало чего не мог себе позволить, особенно в Пэсвегасе. Тут люди не слишком зажиточные. Они стали зарабатывать больше, когда телемаркетинговая компания Тарни перебралась в наш штат и понаставила своих телефонных центров повсюду — один даже неподалеку от Шейкер-Харбора, то есть практически на краю света. Тогда те, кто прежде был рыбаком, или фермером, или преподавателем, или медсестрой, но больше уже не мог прожить на свое жалованье, стал работать в «Интернэшнл корпорейт энтерпрайз». ИКЭ платила не очень много, но, думаю, в целом неплохо, если вы не против сидеть в крохотной кабинке и звонить незнакомым людям, отрывать их от ужина и раздражать их так, что они либо начинают ругаться на вас, либо просто бросают трубку.
Однажды, когда мама услышала наши с Коди высказывания насчет тех, кто работает в ИКЭ, она отвела нас в сторонку и напомнила, что мы должны следить за своей речью, и что даже если мы ненавидим эту компанию, она дает людям работу, а с этим нужно считаться. В конце концов, многим из тех, кто работал в ИКЭ, жизнь в нашем городке стала не по средствам, потому что Тарни отдал все хорошо оплачиваемые должности своим приятелям из разных мест, они купили здесь землю, которая всегда была дешевой, и построили здоровенные навороченные дома. И нормальным людям все в Шейкер-Харборе стало не по карману — если только у них не было своего дома или участка земли, как у мамы или Зимы.
Но потом Тарни поймали на чем-то нехорошем — то ли он украл деньги у собственной фирмы, то ли еще чего. И КЭ купила более крупная компания, которая свернула всю деятельность в Мэне. Сотрудники, которые работали в ИКЭ, потеряли места, и многие, у кого не было своего дома или земли, остались без жилья, потому что не могли больше платить по счетам. Вот тут-то люди просто возненавидели Томаса Тарни. Но это ни к чему не привело, у него не случилось никаких неприятностей. В смысле, его не посадили в тюрьму, он ничего не лишился — ни денег, ни дома в Кеннебанкпорте, ни яхты, ни личного самолета.
