На самом деле вышло наоборот: Тарни обзавелся землей рядом с участком Зимы. Когда Зима об этом узнал, он просто взбеленился.
— Этот сучий сын купил старую ферму Лонни Паккарда! — завопил он.
Мыс Коди переглянулись и ухмыльнулись, но ничего не сказали. Коди, как и мне, хотелось засмеяться — кто же сейчас употребляет выражение «сучий сын»? — но при этом нам было не по себе, потому что мы никогда прежде не видели Зиму в ярости.
— Я не могу винить Лонни, — продолжал Зима, переступая с ноги на ногу и дергая свою кепку, — Ему в прошлом году пришлось загнать свою лодку для ловли омаров, потому что он не мог внести налоги, а потом он попал в аварию, и ему нечем было расплатиться за лечение. А тут у него на берегу соляная ферма, и он с этого участка никогда особо ничего не получал, кроме хорошего вида.
— А почему он не продал участок вам? — спросил Коди.
Зима ударил ладонью по стене.
— Вот и я об этом! Я Лонни еще давным-давно говорил, что если он надумает продавать эту землю, я ее куплю! Но вчера он мне заявил: «Зима, у тебя не настолько глубокие карманы». А я спросил: «Глубокие — это какие, а, Лонни?» Он показал туда, на Атлантический океан, и сказал: «Вон, видишь? Если ты отправишься на Большую Ньюфаундлендскую банку и найдешь там самое глубокое место, то и оно будет не настолько глубоким, как карманы Томаса Тарни».
По правде говоря, я этому не придал особого значения. Нашему участку, где мы обустроили спуск для сноубордов, ничего не грозило — он находился на земле Зимы. Кроме того, был уже конец весны, и мы с Коди трудились над тем желобом для скейтов за домом Зимы, а когда закончили, стали там кататься.
Иногда жена Зимы выходила из дома и наблюдала за нами. Зима сделал для нее скамью из ствола дуба, обложил рейками и вырезал на спинке сиденья ее имя с вырастающими из букв цветами и листьями. Скамья стояла на небольшом возвышении, так что оттуда можно было разглядеть океан за кронами деревьев: серебристо-голубой проблеск за зеленью. Вала была такой маленькой, что походила на подростка, когда сидела там, она смотрела на нас и смеялась, когда мы падали, но смех был не обидный. В нем, как и в ее глазах, чувствовался холод, но не злоба; казалось, что она никогда прежде не видела, как кто-то падает, и всякий раз, когда это случалось (довольно часто), она удивлялась. К тому времени потеплело, но Вала неизменно носила одну и ту же синюю ветровку, а под ней — футболку с длинными рукавами, в которой я узнал одну из футболок Зимы. Его жене она была очень велика и походила на мешковатое платье. На опушке бывало жарко до чертиков, но я ни разу не заметил, чтобы Вала сняла эту футболку.
— А вам не жарко? — спросил я у нее как-то раз.
Она принесла нам воду и печенье своей выпечки — имбирное, тонкое и хрупкое, как льдинки, и такое пряное, что слезы на глаза наворачивались.
— Жарко? — Вала покачала головой. — Я никогда не согреваюсь. Только рядом с Зимой, — Она улыбнулась своей жутковатой улыбкой, от которой мне всегда делалось не по себе. — Я ему говорю, что зимой бывает тепло лишь тогда, когда он лежит рядом со мной.
Я почувствовал, что краснею. Пятно на подбородке, в том месте, к которому когда-то прикоснулась Вала, сильно запульсировало, будто туда ткнули горящей сигаретой. Улыбка Валы сделалась шире, а глаза округлились. Она рассмеялась.
— Какой ты еще мальчик! — воскликнула она тем же тоном, что и моя мама. — Вы с твоим другом — хорошие ребята. И вырастете в хороших мужчин. Не таких, как этот Тарни, который думает, что, купив соль, можно владеть морем. Нет ничего опаснее человека, который считает, что власть принадлежит только ему. — Вала подняла голову, посмотрела на деревья, потом повернулась ко мне, — За одним-единственным исключением.
Но что это за исключение, она мне так и не сказала.
Я много слышал о Томасе Тарни и, хотя никогда его не видел, по всему Шейкер-Харбору постоянно встречал следы его присутствия: пристройка к школе, пристройка к библиотеке, большая старая заброшенная мельница. Когда-то он купил ее, переименовал в «ИКЭ милл» и переоборудовал, устроив там тысячу крохотных кабинок, с компьютером и телефоном в каждой. В «ИКЭ милл» трудилось столько народу, что некоторые из них добирались по два часа в одну сторону — в окрестностях Шейкер-Харбора людей не хватило.
К тому времени «ИКЭ милл» уже не работала, и на ней висели плакаты с надписью «Продается». Зима сказал, что она так и останется пустой, потому что ни у кого в округе Пэсвегас не хватит денег купить ее.
— А за пределами Пэсвегаса она никому не нужна, — добавил Зима, — Смотри, чтоб не капнуло…
Я помогал Зиме лакировать колыбель; он делал ее из ствола засохшего вяза. Зима не сказал, для кого она, даже когда я прямо спросил, но я предполагал, что это — подарок для Валы. Со стороны жена Зимы не казалась беременной, и я до сих пор несколько смутно представлял, что именно могло сделать ее беременной, несмотря на незначительные сведения, которые как-то ночью мы с Коди почерпнули в сети. Но какой смысл ездить за женой аж в Исландию, если не собираешься заводить детишек? Так сказал отец Коди, а он в этом знает толк — у Коди пять братьев и сестры-двойняшки.
— Сделали бы они в этой мельнице скейт-парк, — мечтательно протянул я, ведя кисточкой по пропущенному месту. — Вот было бы здорово!
Стараясь не надышаться лаком, мы работали на улице, в тени здоровенной груды наколотых бревен — Зима продавал их на дрова. Мне приходилось следить, чтобы на свежелакированную колыбель не попадали опилки и всякие букашки.
Зима рассмеялся.
— На скейт-парке много не заработаешь.
— Я бы платил.
— О том и речь, — Зима сдвинул бейсболку со лба, — Что, перерыв? Пойдем перекусим?
Обычно Зима делал нам бутерброды со швейцарским сыром, помидорами и хреном. Иногда бутерброды готовила Вала, и тогда я врал, что не голоден или что уже поел, поскольку она их делала в основном с рыбой — но не с тунцом! — и на крохотных кусочках хлеба со вкусом картона.
Но в тот раз Зима сказал, что мы отправимся в город и возьмем чего-нибудь в «Заведении Шелли» — киоске с хот-догами неподалеку от порта. Было тепло — середина августа. Скоро должны были начаться занятия в школе. Я провел лето, шатаясь по окрестностям с Коди и еще несколькими нашими приятелями, кроме последних недель, когда Коди уехал в библейский лагерь.
Тогда-то Зима и приставил меня к работе. Помимо колыбели он начал строить дом — настоящий дом, а не пристройку к школьному автобусу. Я помогал ему расчищать место от подлеска, а потом делать опалубку для фундамента. Выдержав бетон, мы занялись зданием. Иногда нам пыталась помочь Вала, но Зима быстро начинал кричать, чтобы она не мешала. Тогда она начинала возиться с крохотным огородиком, насаженным ею на опушке.
Я не знаю, где была Вала в тот момент. Я отложил банку с лаком, запрыгнул в пикап Зимы, и мы поехали в город. Большая часть отдыхающих уже уехала, но в порту еще стояло несколько парусных лодок, и в их числе огромная яхта «Ледяная королева» — трехмачтовая шхуна, принадлежащая Томасу Тарни. Зима сказал, что на ней работает команда из десяти человек, не только капитан, помощник капитана и несколько матросов, но и кок, и экономка — все для Тарни, как и полосатые красно-белые паруса. Так что яхту с первого взгляда можно было отличить от всех прочих кораблей в порту.
При виде «Ледяной королевы» Зима нахмурился. Но, судя по всему, Тарни поблизости не было. Несколько задержавшихся отдыхающих выстроились в очередь перед киоском Шелли, пытаясь прикинуться местными, хотя кроме них здесь оставались лишь несколько рабочих на стройплощадке.
И еще Лонни Паккард. Он как раз расплачивался за завернутый в бумажное полотенце хот-дог с луком и квашеной капустой. Я не видел Лонни с тех самых пор, как узнал, что он продал свою ферму Томасу Тарни, и, судя по лицу Зимы, он тоже с тех пор его не видел. Губы Зимы странно кривились: он словно не мог решить, то ли ему улыбнуться, то ли бросить что-то злое. Но тут Лонни повернулся и кивнул.
— А, Зима! Как дела?
Зима тычком поправил козырек бейсболки и слегка качнул головой.
