прочь, только не сразу после того, как они впервые вас испугали, потому что вы знаете — такое случается сплошь и рядом. Так что мы все покидаем берег ручья или речки и так никогда и не узнаем, что говорил Эдди призрак Хэнка Хейрайда, пока кто-то пытался что-то соскрести с окон кафешки. Во сне это был конец января, то есть самое время соскребать с окон реальной кафешки рождественские картинки. Картинки соскребут, и окна останутся голыми, и с улицы будет видно, кто сидит внутри, едят они, пьют или просто разговаривают. По мере того как мужчина — а это был мужчина — соскребал с окон картинки, его инструменты производили жуткий скрежет, и скрежет, наверное, и есть самое страшное в этом сне. Когда Эдди проснулась, она прежде всего вспомнила тот звук, тот скрежет, и тотчас поняла, что он означает: нечто пытается соскрести с нее кожу, оставив истекать кровью. Нечто такое, что хочет испугать ее, расцарапать ее в кровь, нечто, что гораздо хуже, чем все ее неурядицы с Адамом, который сейчас спит рядом с ней, несмотря на все их планы отправиться завтра в лес, но, как и следует ожидать, Адама рядом с ней больше нет. Потому что Адам вместе с Томасом пришли на огромный пустырь. Кстати, всю дорогу Адам шел на шаг позади своего спутника. Пустырь порос травой, а с одной стороны виднеются остатки забора, который кто-то разобрал и сложил штабелем. Так что никаких границ здесь нет. Вдали, на другом конце пустыря, тянется пространство воды, а по другую сторону водного пространства виднеется город — Сан- Франциско, одно из самых красивых мест на земле.
Трава на пустыре влажная от росы. Мужчины останавливаются, Томас достает из рюкзака бутылку воды и пьет. Адам кивает в сторону города.
— Страшно подумать, что произошло, — говорит он, имея в виду недавнюю катастрофу, — хотя…
Томас убирает ото рта бутылку и протягивает ее Адаму. Недосказанная фраза повисает в воздухе.
— Что-то я не узнаю этот пустырь, — говорит Томас, — я бы наверняка запомнил сложенный забор или что-то еще. Где мы? Куда ты меня привел?
Адам усмехается неприятным смешком. Он пьет из бутылки воду и продолжает смеяться, и вода проливается ему на подбородок. Кстати, ему гораздо хуже. Глаза его налиты кровью, он постоянно моргает. Ему тяжело дышать, очень даже тяжело, а еще он не может унять дрожь в руках.
— Спорим, никакой карты у тебя с собой нет, — говорит Томас.
— А вот и есть, — отвечает Адам. Он дрожащей рукой лезет в карман и, как ни странно, достает оттуда карту, после чего, не переставая хихикать, разворачивает ее. Мы пропустим все те безумные слова, что он наговорил, пока мир вокруг него трещал по швам и рушился. Ему постоянно мерещатся какие-то звуки, от которых он то и дело вздрагивает.
— Разве нельзя просто идти дальше? — спрашивает Томас. — Моему другу требуется помощь.
— Твоему другу, — презрительно ухмыляется Адам и восклицает: — Надо же!
Какое-то время он прислушивается к пронзительному крику птицы, который ужасно действует ему на нервы.
— Ты не хочешь сказать мне, на какие наркотики ты подсел и в каком количестве? — спрашивает его Томас.
— Так, по мелочи, — моментально откликается Адам. — Сам толком не знаю. Мы всего лишь собирались в лес, чтобы перепихнуться. Ей это нравится.
— Вот уж не думаю, — говорит Томас. — По-моему, ты уже порядком подсел, только твоя подружка об этом не знает или же не хочет знать.
— Почему бы тебе не назвать ее по имени? — говорит Адам.
— Я понятия не имею, как ее зовут. — Томас со вздохом забирает у Адама бутылку. Ему все это уже порядком надоело, а еще немного не по себе. Если они пошли не той дорогой, придется возвращаться назад, значит, время потеряно понапрасну, и им снова идти на поиски лесничего, только уже гораздо быстрее, потому что жизнь Стивена в опасности.
— Такого дерьмового помощника, как ты, еще поискать.
— На себя посмотри, — замечает Адам. — Весь изоврался. Говорил, будто у вас тяжелые рюкзаки, а сам свой даже с плеч не снимал. И вообще у вас на двоих три рюкзака, а где же тогда ваш третий? У ручья вас было только двое. Где третий? Куда подевался?
— Рюкзаки действительно тяжелые, — возражает Томас. К этому моменту он уже зол на Адама. Ну неужели в лесу не найти хороших людей? И это тоже любовь, этот полный отчаяния вопрос, когда мы остаемся наедине не с теми людьми. Так где же они? Эти четверо совершенно друг другу не подходят, но найдется ли хотя бы один, который бы подошел? Хотя бы один из троих мужчин, отравленных собственной нечестностью, и одной женщины, которая до сих пор напугана пронзительным, леденящим душу звуком, когда кто-то соскребает с окна остатки рождественских картинок, и, когда она просыпается, ее сон про любовь оборачивается грустной явью? Ей даже сейчас хочется плакать, хотя повода, чтобы расплакаться, вроде бы нет. Даже сейчас, когда Томас лезет рукой в карман и достает оттуда что-то тяжелое, чего не видит Адам, а Стивен морщится и стонет от невыносимой боли, потому что ему хуже, или же это просто так кажется, потому что они уже долго сидят рядом. Он стонет, пытаясь повернуть ногу, стонет, когда в лесу рядом с ним раздаются какие-то звуки, стонет, когда подносит к губам бутылку, чтобы сделать очередной глоток воды, и вскоре бутылка уже пуста.
— Кажется, я снова умираю, — говорит он. — Болит ужасно, так что, боюсь, нам придется предпринять что-то другое.
— Они придут, вот увидишь, — моментально откликается Эдди. Но тут, у ручья, никого нет, кроме их двоих, и Стивен смеется и сплевывает на землю.
— Нет, — говорит он. — Мы оставили их позади. Ты понимаешь, о чем я? Мы оставили их позади. Как в той песне.
Верно это или нет, Эдди никогда не узнает, поскольку песня малоизвестная, и ее мало кто помнит.
Мы оставили их позади, говорится в песне, и когда нас наконец выпустили на волю, мы выследили тех, кто нас обвинял. И когда их наконец выпустили на волю, они предъявили нам другие обвинения.
Нечто такое и сделает в один прекрасный день Стивен.
— Как в той песне, — добавляет он, прочитав на память слова, — только по-настоящему, в реальной жизни. Вряд ли они сюда придут. Похоже, Эдди, мы с тобой здесь одни. К счастью, у нас по крайней мере есть вода.
Он смотрит сквозь пластиковую бутылку, слегка потряхивая те капли, что остались на самом дне.
— Ты, случайно, не хочешь пить? А то вдруг ты умираешь от жажды или же тебе кажется, что ты зря выпила всю воду. Что ты понапрасну использовала ее, пока она у тебя была.
Эдди пытается придумать, что бы ей такого, такого, такого сказать. Вид у Стивена просто кошмарный. С другой стороны, если как следует задуматься, то и у Адама был кошмарный вид там, на поляне, когда им помешал тот человек, которого звали так же, как и ее бывшего друга. Кстати, и лицо у него тоже было как у ее бывшего друга — нахмуренный лоб, будто он и впрямь чем-то озабочен. Нет, больше Эдди никогда на такое не купится. Но что ей еще остается делать? Покажите мне человека, который хотя бы раз в жизни не сказал чего-то странного. Любовь — это история, возможно, с нами что-то происходит, или же мы рядом с кем-то, а потом уходим, бросаем кого-то или что-то — или же остаемся, в добром здравии и в тяжкой болезни. А тем временем становится все темнее, причем гораздо быстрее, чем мы думали, и к тому же холоднее, что, впрочем, уже миллион раз случалось раньше.
— Есть одна песня, — говорит Эдди, — в ней поется, что не пройти мимо колодца, пока в нем вода.
— Я не песню имею в виду. — Стивен от боли заходится кашлем и кладет камень на землю. — Я хочу сказать другое: когда человек стареет, переживает ли он по поводу того, что когда-то истратил себя впустую?
— Смотри, как бы ты не истратил впустую себя, — говорит Эдди.
Стивен опять надрывно кашляет, затем кивает и смотрит на рюкзаки, что лежат на земле.
— Все мы тратим себя впустую, — говорит он и кладет руку на ногу Эдди. На ее колено.
— Хм, — произносит он, и в эту минуту нам с вами лучше уйти. Потому что и так совершенно ясно, что последует.
