надписью «Гернсей»,[6] оказалась сплетницей похлеще любой старушенции.
– Она хотела, чтобы старик в доме напротив составил на нее завещание. Он всем рассказывал, что у него в банке лежат деньги. Ему было лет сто, верно, Тревор?
– Восемьдесят восемь.
– Да, древний был старик. Он все время ныл, что ему не хватает денег, особенно зимой, когда надо платить за отопление. И еще без конца названивал дочери в Ирландию. Приговаривал, что от нее звонка не дождешься. Я ему советовала обратиться за субсидией. Разве он ее не заслужил, говорила я. Но старики – они гордые и упрямые, с ними бесполезно спорить. Ведь он работал всю жизнь, почему бы не вытянуть из государства все, что только можно? Но он говорил, что в его случае это бесполезно. «Ведь я должен буду сообщить, что у меня в сберегательном попечительском банке лежат деньги, больше трех тысяч, – говорил он. – Когда они узнают, то откажут мне в субсидии». В этом он, конечно, был прав.
– Вы, случайно, не об Эрике Своллоу? – поинтересовался Вексфорд и через силу отпил кисловатого чая.
– Ну да, старый Эрик. Тревор, ты не помнишь его фамилию? Он всем хвалился про свои несчастные три тысячи. Помнится, все твердил, что дочь напрасно рассчитывает на эти деньги, просто так ничего не дается. Это его деньги, и он распорядится ими по своему усмотрению. В то время он очень на нее обижался, она месяцами не звонила.
– Вы начали рассказывать о завещании.
– Это было год или полтора назад. Гвен тогда уже уволилась из социальной службы. Почти каждый день она бегала через дорогу к старому Эрику. Помнится, мы с Тревором сидели дома, работали над каталогом. И вдруг в дверь позвонила Гвен. Хотела, чтобы мы заверили кое-какой документ, составленный старым Эриком. Я очень удивилась, ведь мы с ней почти не общались и на улице она со мной не здоровалась. Гвен сказала, что для подписания документа нужны два свидетеля. А знаете, что она мне до этого наговорила? Что мы с Тревором друг другу не подходим и нам лучше не жениться. Я была потрясена. И тем не менее согласилась подписать документ, думая, что он касается субсидии. Но Тревор поинтересовался, что за документ. Гвен ответила, что это неважно. Но мы должны знать, что идем подписывать, возразил Тревор. И тогда Гвен сказала, что это завещание Эрика.
– Я был несколько ошарашен, – заметил Тревор. – По-моему, это дурно пахло.
– Вот именно, дурно пахло, – прибавила Николь. – Но мы не подали виду, просто сказали, что заняты. Гвен ответила, что ничего страшного, она еще кого-нибудь найдет. В крайнем случае, сказала она, завтра должна приехать племянница. Вы ведь уже видели эту девушку? Она одевается как манекенщица.
Все это было бы весьма интересно, если бы убили Эрика Своллоу, а Гвен Робсон оказалась подозреваемой.
– Вы не знаете случайно, где находился Ральф Робсон в тот четверг? – спросил инспектор.
– Я слышала звуки из их квартиры, – сообщила Николь. – Стена между нами тонкая, слышно, как щелкает выключатель, как Робсон передвигается по комнате с тростью, как работает телевизор. В четверг после полудня у них тоже работал телевизор.
– Почему вы так хорошо это помните? – удивился Вексфорд.
– Потому что Робсон включил детскую передачу, которая началась в пять минут пятого, а после этого рассказывали про пищевые добавки. Поскольку меня интересуют пищевые добавки, я тоже включила телевизор, хотя через стенку и так прекрасно слышно.
Итак, сегодня опять четверг, рассуждал Бёрден. Прошла ровно неделя со дня убийства Гвен Робсон. В прошлый четверг Клиффорд Сандерс отвез мать в торговый центр и приехал на Квин-стрит. Припарковался слева от счетчика, опустил в счетчик сорок пенсов – стоимость одного часа парковки. Приехал он без двадцати пять, опоздав на десять минут. Следовательно, когда он покидал Олсона, по счетчику ему оставалось еще десять минут. Именно эти десять минут он просидел, размышляя о последнем сеансе, где они обсуждали весь этот бред про Додо. Но Бёрден не верил ни единому слову Клиффорда.
Он обошел все ближайшие магазины: бакалею, рыбный, винный, два недорогих бутика, зеленную лавку, парикмахерскую «Пелаж». В парикмахерской никто не помнил, сидел Сандерс в машине или нет. Его красный «метро» каждый четверг стоял возле одного из счетчиков и примелькался. Одна из парикмахерш утверждала, что часто видела Сандерса сидящим в машине. Он не читал и не смотрел в окно – просто сидел и думал.
Бёрден зашел в винный магазинчик и стал наблюдать. Без десяти пять появился красный «метро», но все счетчики были заняты. Сандерс проехал до перекрестка на Касл-стрит и медленно вернулся обратно. Как раз освободилось одно место, Клиффорд припарковался, вышел и запер машину.
День выдался сырой и холодный, и Сандерс надел серое твидовое пальто и серую вязаную шапочку, натянув ее на уши. Бёрден вынужден был признать, что издалека он мало похож на девушку или старуху. Сандерс опустил в счетчик две монеты, хотя, возможно, от предыдущего клиента еще оставалось время, и начал осторожно переходить дорогу. А ведь он опаздывал на двадцать минут. Как тут не восхититься находчивости Сержа Олсона! Он знал об этой черте Сандерса и назначал сеанс на полчаса раньше положенного.
Бёрден подождал, пока Сандерс войдет в подъезд, вышел из магазинчика и направился в ювелирный на Касл-стрит. Потолкался там, наблюдая за продавцом: не исключено, что тут скупают краденое. После этого зашел в телефонную будку и позвонил жене сказать, что приедет позже, где-то в половине девятого. Затем заглянул в кафе «Квин», заказал кофе с пирожным. На Квин-стрит Бёрден вернулся без двух минут шесть. Пошел дождь, ледяной, быстро сгущалась темнота. Меж серебристых струн дождя замелькали белые снежинки.
В две минуты седьмого появился Клиффорд. Шел он медленно, но не так медленно, как по приезде. Бёрден стоял на ступеньках зеленной лавки, укрывшись от дождя под козырьком. Лавка уже закрывалась, мимо Бёрдена все время ходил грузчик, заносил большие лотки с цикорием и баклажанами.
Клиффорд сел в машину, даже не взглянув на счетчик, завел мотор и уехал. Стрелка на часах Бёрдена передвинулась на пять минут седьмого.
Вексфорд где-то слышал, что у бывших узников концлагерей на предплечье остается клеймо, но никогда этого не видел. Не увидел и сегодня. Этим холодным днем руки Диты Джаго прикрывал шерстяной свитер собственной вязки, настоящее произведение искусства: изумительные узоры зеленых и пурпурных тонов, глубокие оттенки красного, изумрудно-синего. Вексфорд сидел посреди загроможденной гостиной. Вдруг его внимание привлекла толстая рукопись на столе. Она лежала среди блокнотов, вскрытых конвертов, бумаг, справочников, но во всем этом чувствовался некий внутренний порядок. Вексфорд вопросительно посмотрел на хозяйку.
– Труд моей жизни. – Дита скромно улыбнулась. – Мемуары об Освенциме.
– Вы были в Освенциме?
Дита кивнула и перевернула верхнюю страницу рукописи лицевой стороной вниз.
9
Дита жила напротив Робсонов, и расположение комнат в ее доме было точно таким же, как в других сдвоенных коттеджах на Хастингс-роуд. У Робсонов в этой комнате тоже гостиная, у Моррисонов – кабинет, Уиттоны оборудовали детскую. Но, что ни говори, комната Диты – особенная. Здесь много удивительных вещей, кругом – стопки книг и бумаг, стены украшены самым необычайным образом.
Глядя на эту комнату, трудно поверить, что находишься в провинциальной Англии с ее аккуратными улочками, придорожными деревьями в квадратах травы. Эта комната – словно из другого мира. Трудно сказать, краска на стенах или обои, потому что они завешаны рукодельными панно. Сначала Вексфорд подумал, что панно вышитые, но пригляделся поближе и понял, что они вязаные. Вексфорд не был совсем уж безграмотным, он часто наблюдал, как Дора вяжет свитера внукам. Для этих панно взяли нитки разных
